плато к северу от Аррона, над которым господствовала Медеба, в Центральной Палестине – за счет Самарии (он даже захватил соперничающее святилище на горе Геризим), в то время как в Идумее он не только занял новую территорию, но и вынудил завоеванных принять иудаизм или быть изгнанными. Это было началом того распространения Израиля по Палестине с помощью насильственного прозелитизма, которое стало одним из великих трудов хасмонейских князей[1786].

Решительное сражение между Деметрием II и Александром Забиной состоялось близ Дамаска – на одной из дорог, по которой проходило сообщение между долиной Оронта, где утвердился Александр, и Келесирией, которой, видимо, владел Деметрий (если она не была независимой). Деметрий потерпел серьезное поражение и отошел в Птолемаиду, где он оставил Клеопатру и своих детей. Однако Клеопатре он надоел, и она закрыла перед ним ворота. Селевкидский царь оказался в Сирии изгнанником, и даже его жизнь уже не была в безопасности. Он решил занять святилище в храме Геракла (Мелькарта) в Тире, но, пока он был на борту корабля в гавани Тира, его убили по приказу правителя города. Почти несомненно, что сам этот правитель действовал по приказу царицы Клеопатры[1787] (126–125)[1788].

Она потеряла всякое терпение с этим жалким существом, при котором селевкидское царство начало разваливаться. Сама Клеопатра была дочерью Птолемея Филометора, и в ней текла кровь Селевкидов, так что среди этой толпы ничтожеств она надеялась взять силу в свои руки. Селевк, старший из ее двух сыновей от Деметрия, принял диадему после гибели своего отца, не склоняясь перед ее высшей властью, и она быстро приказала его убить[1789]. С детства с ней обращались как с вещью, желания ее сердца не принимались во внимание – она была всего лишь пешкой в политической игре. Что удивительного в том, что Клеопатра стала бессердечным политиком?

Царствовала ли она когда-нибудь только от своего имени, мы не знаем[1790]. Но не прошло еще и нескольких месяцев с гибели Деметрия, как она заключила союз со вторым из сыновей Деметрия, Антиохом, прозванным Грипом – «крючконосым», который получил образование в Афинах[1791]. Конечно, он должен был во всем ей подчиняться. Его и ее имя вместе появлялись на монетах, и ее голова иногда помещается вместе с его головой и впереди нее[1792]. В то время Антиоху VIII было около шестнадцати[1793].

Война между законной династией и Александром продолжалась. И как и все эти поздние селевкидские войны в целом, она осложнялась семейными раздорами в доме Птолемея. В обоих царствах – последних пережитках македонских монархий – роковой стала одна и та же болезнь: семейная вражда. Александр был орудием Эвергета, но после гибели Деметрия Эвергет примирился со своей сестрой Клеопатрой и стал союзником сирийской Клеопатры. Он послал свою дочь Трифену в жены Антиоху и поддержал законных властителей своими войсками[1794].

То, что власть Александра после смерти Деметрия распространялась за пределы долины Оронта, показывают монеты, отчеканенные от его имени между 126 и 123 гг. до н. э. в Аскалоне[1795]. Мы знаем, что он захватил какую-то Лаодикею[1796]: это могла быть Лаодикея-Берит, где найдены монеты с его именем[1797].

Александр Забина был жизнерадостным, легкомысленным юношей – как раз такой царь должен был пользоваться популярностью на улицах Антиохии[1798]. В его лице на монетах есть какое-то счастливое мальчишеское нахальство. Вскоре после его прибытия в Антиохию тело Антиоха Сидета было отослано домой парфянским царем в серебряном гробу. Его принимали в городах, через которые его провозили, с пылким энтузиазмом. Александр старался вжиться в роль, оказывая пышные почести своему «отцу». Слезы, которые он проливал по нему публично, были весьма поучительны для населения Антиохии[1799].

Утверждение на троне Александра Забины (129–128) оказалось новым ударом для единства селевкидского царства. Династия Селевкидов действительно пала со своих высот. За шестьдесят лет до того благодаря битве при Магнесии потомки Селевка превратились из практически императоров Востока в сирийских царей. После битвы в Мидии даже и этого не осталось. Теперь они были просто командующими наемными армиями, которые в той анархии, в которую впал Восток, оказывались в какой-то момент достаточно сильны, чтобы устроить себе роскошный двор в одном из дворцов своих предков и проглотить какую-то часть страны; а в следующий миг их уже изгоняли за море и там они нанимали новые отряды бандитов. Они боролись до конца; в бесчисленных сражениях претендентов была потрачена та энергия, которая некогда управляла Азией. И естественно, в ходе этого процесса таяло и наследство, за которое они боролись. Все, кто был достаточно силен, прерывали связь с любой частью этого царства, и в отсутствие центральной власти города[1800] бесчисленные местные тираны все больше и больше выходили на передний план как независимые политические единицы. За исключением того особого характера, который придавали этим событиям греческие или эллинизированные города, мы видим все то, что обычно происходит при распаде восточной империи.

Однако с помощью Птолемея законной династии удалось победить. Очередная волна опустошения принесла выгоду именно ей. В 123–122 гг. Александр понес сокрушительное поражение. Он бежал обратно в Антиохию и начал там грабить храмы. Сначала он забрал золотую Нику, которая стояла на вытянутой руке Зевса в Дафне. Зевс, заявил он антиохийцам в шутку, подарил ему Победу. Но когда он приказал снять изображение самого Зевса, взрыв народного негодования изгнал его из города. Он попал в руки Антиоха и принял яд[1801].

После гибели Александра Забины Антиоху все труднее и труднее стало терпеть диктат своей матери. Клеопатра увидела, что ее господство было в опасности. Однажды, когда царь, разгоревшись, пришел домой после упражнений, она протянула ему чашу. Но ее планы выдали царю: Антиох настоял на том, чтобы она выпила яд сама (121–120)[1802].

Антиох VIII (Грип) теперь оказался единственным владетелем всего, что осталось от дома Селевкидов в Сирии[1803]. Он правил в Антиохии, тратил на пышные пиры в Дафне скудную сокровищницу своего царства[1804] или же сочинял стихи на тему, которая сохраняла мрачную привлекательность для поэтов того времени, – про ядовитых змей[1805].

Около 116 г. до н. э. его атаковал Антиох IX, сын Сидета и Клеопатры, которого его мать в 129 г. послала на воспитание в Кизик – отсюда и его прозвище Кизикен, Кизикский. Конечно, у Кизикена не было законного права на трон, но попытка Грипа его отравить (реальная или выдуманная) дала повод для атаки на единоутробного брата. В его пользу говорила память