В последние месяцы Ельцина критиковали за то, что он слишком заигрывает с армией. Во время избирательной кампании он часто навещал такие места, как военные базы под Тулой. Вопреки возражениям многих радикалов в Верховном Совете он назначил вице-президентом Руцкого. Теперь он рассчитывал на дивиденды. Руцкой откликнулся молниеносно. Он выступил по радио с обращением: “Товарищи! Я, офицер Советской армии, полковник, Герой Советского Союза, прошедший огненные дороги Афганистана, познавший ужасы войны, призываю вас, моих товарищей-офицеров, солдат, матросов, не выступать против народа, против ваших отцов, матерей, братьев и сестер”.

Снаружи Белого дома демонстранты радовались: десять танкистов Таманской дивизии развернули пушки своих танков в обратную сторону, от Белого дома. Те, кто приехал штурмовать парламент, теперь были готовы его защищать.

Рядовой Чугунов сидел в своем танке на Ленгорах. Он рассказывал, что поначалу ему было по-настоящему страшно. Люди потрясали в воздухе кулаками и кричали: “Не стреляйте в народ! Не слушайтесь ваших офицеров!” Женщины плакали. Но потом солдатам стали нести еду, в жерла пушек вставляли цветы, им раздавали листовки из Белого дома, в которых Ельцин требовал от армии быть верной своей присяге народу.

Солдаты разрядили автоматы Калашникова и убрали их подальше. “Может, развернемся и домой?” — спрашивали они друг друга. Чугунову и его друзьям было стыдно. Они уверяли людей вокруг, что не опозорят своих отцов, не станут стрелять в свой народ.

В полдень Ельцин выступил по радио с обращением к солдатам и офицерам вооруженных сил, КГБ и МВД: “Военнослужащие! Соотечественники! В тяжелый миг выбора не забудьте, что вы давали присягу на верность народу. Народу, против которого пытаются обратить ваше оружие. Можно построить трон из штыков, но долго на нем не просидишь. Дни заговорщиков сочтены. Над Россией, над всей страной сгустились тучи террора и диктатуры. Но они не могут превратиться в вечную ночь… наш многострадальный народ вновь обретет свободу. Теперь уже — раз и навсегда! Солдаты! Верю: в этот трагический час вы сумеете сделать правильный выбор. Честь и слава российского оружия не будет обагрена кровью народа”.

Отставной лейтенант из таманских — “Баскаков моя фамилия, вот наколка” — принял командование взводом гражданской обороны № 34. Он гордился тем, что первыми на сторону сопротивления перешли его ребята, таманские. Год назад Баскаков вышел из партии, а сегодня чувствовал, что его долг “как христианина” — прийти на баррикады. Не сказав ни слова семье, он просто вышел из квартиры и на метро доехал до Белого дома. Подчиненные Баскакова, орава бывалых афганцев, заняли посты у входа № 22, через который проходили всякие шишки вроде Шеварднадзе и Попова.

В окнах гостиницы “Мир”, расположенной поблизости от американского посольства, баскаковские вояки заметили снайперов. Уже много лет американские дипломаты предполагали, что из этой гостиницы КГБ ведет за посольством наблюдение. Отряд Баскакова был вооружен чем попало: пистолетами с черного рынка, ножами, милицейскими дубинками, у нескольких человек нашлись автоматы. Если будет штурм, от них останется мокрое место — они прекрасно это понимали. Это понимали все. Баскакова трогало именно сочетание героизма и фатализма, особенно у молодых ребят, перешедших на сторону сопротивления. “Я раньше к молодежи относился не очень, — говорил он. — Но у нас тут были байкеры, рокеры всякие, которые ездили на своих мотоциклах в разведку и привозили нам сведения о передвижении войск. А девчонки, которых люди обычно обзывают проститутками, приносили нам поесть и попить”.

К Белому дому постепенно сходились граждане: сначала одна-две тысячи, потом их стало тысяч десять. К концу дня собралось порядка 25 тысяч человек. По совету военных они начали возводить баррикады из всего, что было под рукой: арматуры, бетонных блоков, ржавых ванн, кирпичей, стволов деревьев, даже булыжников с ближайшего моста — на котором в 1905-м стояли революционеры. Лидер шахтерской забастовки Анатолий Малыхин появился в футболке с логотипом и лозунгом Независимого профсоюза горняков (“Стоим вместе, падем поодиночке”). Он зашел в Белый дом и быстро раздобыл автомат. Он сказал, что еще два года назад, когда начались первые забастовки горняков, чувствовал, что дело кончится этим.

В ленинградском аэропорту Собчака встретили его помощники. Они сказали, что командующий войсками Ленинградского военного округа Виктор Самсонов уже выступил по телевидению и объявил, что власть от Горбачева перешла к ГКЧП и в стране введено чрезвычайное положение. Войска в городе еще не появились. Собчак помчался прямиком в штаб Ленинградского военного округа. В штабе свою охрану он оставил внизу. Позднее о переговорах он вспоминал:

“Вижу, что растерялись, и с порога не даю им открыть рты. Объясняю, что, с точки зрения закона, все они — заговорщики и, если хоть пальцем шевельнут, их будут судить, как в Нюрнберге нацистов. Укоряю Самсонова: мол, вспомните, генерал, о Тбилиси… Вы же там 9 апреля 1989 года чуть ли не единственный вели себя как разумный человек, от исполнения преступного приказа уклонились, остались в тени… Что ж вы теперь? Связались с этой бандой. Это же незаконный комитет!”

— А почему незаконный? — возразил Самсонов. — У меня есть распоряжение. Есть шифрограмма. Показать не могу. Она секретная.

Собчак продолжил наседать. Он напомнил Самсонову, как генерал Родионов в Тбилиси в апреле 1989 года превысил приказ и превратил мирную демонстрацию в побоище.

— Что вы на нас голос повышаете? — возмутился первый секретарь Ленинградского обкома Борис Гидаспов.

— А вы вообще молчите! — отрезал Собчак. — Не понимаете, что своим присутствием вы приканчиваете вашу собственную партию?

До конца встречи Гидаспов только ерзал в кресле, как после порки.

Перед Самсоновым стоял выбор. Его приверженность имперскому духу и дисциплине склоняла его на сторону Язова и Крючкова. На стороне Собчака, которого поддерживали ленинградцы, были его совесть и ответственность перед историей. Возможность этого выбора была итогом последних шести лет. И генерал свой выбор сделал почти с легкостью. Он согласился с Собчаком и отдал приказ войскам не входить в город. Ленинград, вскоре снова ставший Санкт-Петербургом, был спасен.

Тем же вечером Собчак, выступая в ленинградской телепрограмме “Факт”, назвал заговорщиков “бывшими министрами” и “гражданами” — так в России прокуроры обращаются к обвиняемым.

Заговорщики продолжали звонить Самсонову, но он держался стойко. Собчак был доволен. “Генерал, — сказал он, — вы же видете, эти люди — просто ничтожества! Даже если они возьмут власть, они ее не удержат”.

Вожди хунты почти сразу оказались не способны воспроизвести рецепты Ленина или Ярузельского. Почти все лица из списка на арест оставались на свободе и активно участвовали в организации сопротивления. Редакторы нескольких либеральных газет, в том числе “Московских новостей”, уже готовили выпуск объединенной подпольной “Общей газеты”, редакторы “Независимой” также обратились к опыту самиздата. Оппозиционные радиостанции, особенно “Эхо Москвы”, исчезали из эфира на несколько часов и затем возвращались. Телефоны, факсы и телексы в бюро иностранных новостных агентств работали исправно. CNN, BBC, “Радио Свобода”, “Голос Америки” подробно освещали все происходящее. Репортеры пользовались телефонами внутри Белого дома и без проблем передавали в эфир репортажи.