В редакциях главных советских газет ситуация была сложнее. Хунта распорядилась закрыть основные либеральные издания, а в многотиражных партийных и правительственных газетах печатать исключительно их декреты и лживые репортажи о том, что в стране все нормально и спокойно. “Советская Россия” с радостью приняла эти условия, другие газеты сотрудничали не так охотно. А в “Известиях” разгорелась война.

“Известия” были одной из самых парадоксальных институций в стране. С одной стороны, газету возглавлял Николай Ефимов — бесстыдный подхалим. Покровительствовал ему председатель Верховного Совета Лукьянов. Ефимов с готовностью брал под козырек: из 30 зарубежных корреспондентов “Известий” около 15 были сотрудниками КГБ. Хотя в редакции больше не сидели государственные цензоры, Ефимов легко справлялся с их работой сам. Он сразу снимал из номера статьи, которые, по его мнению, могли скомпрометировать или как-то задеть тех самых людей, которые теперь возглавили переворот. С другой стороны, в “Известиях” работало множество талантливых людей. Михаил Бергер публиковал острейшие статьи об экономике. Андрей Иллеш написал несколько статей о сбитом южнокорейском “боинге”, которые были гораздо подробнее и беспощаднее в отношении советского руководства, чем все, что было опубликовано на эту тему на Западе. Лучшие, честные журналисты и редакторы “Известий” Ефимова презирали. Они думали, что могли бы подавать новости гораздо лучше, чем молодые нонконформисты из “Независимой газеты”. Если бы только им это позволили.

Где-то в час дня разгорелась баталия в наборном цехе “известинской” типографии на Пушкинской площади. Журналисты принесли в редакцию призыв Ельцина к сопротивлению путчистам. Печатники набрали воззвание для вечернего выпуска газеты. Но заместитель Ефимова Дмитрий Мамлеев потребовал не ставить в номер ельцинский текст.

Наборщики разозлились. Мастер цеха Павел Бычков сказал:

— Мы голосовали за Ельцина! В номер идут документы ГКЧП. Но сегодняшнее заявление Ельцина — это тоже документ, и мы настаиваем на его публикации.

— Это не ваша работа — решать, что публиковать в газете, — ответил начальник цеха Евгений Геманов, один из людей Ефимова. — Это дело руководства. Ваша работа — печатать то, что вам скажут.

— Вы можете нас пристрелить, но мы не выпустим газету без Ельцина! — заявил верстальщик Бученков. — Мы живем по-скотски, в нищете, и мы не хотим, чтобы наши дети жили так же!

Ефимов пропустил начало сражения, потому что мчался в Москву из отпуска. Как только он вошел в цех, его обступила группа журналистов. Они требовали напечатать обращение Ельцина. Ефимов наотрез отказался и собственноручно рассыпал набор.

В других обстоятельствах он одержал бы победу. Но в этот раз наборщики, как шахтеры в Сибири или заводские рабочие в Минске, заявили, что скорее лишатся работы, чем сдадутся. И скорее сломают печатные станки, чем напечатают номер “Известий” без обращения Ельцина.

Номер вышел с двадцатичасовым опозданием. Он появился в московских киосках, во всех городах и селах СССР. Заявления ГКЧП заняли всю первую полосу. На второй странице был ельцинский призыв к сопротивлению.

Путчисты решили, что пора показаться журналистам. Во второй половине дня они организовали пресс-конфененцию в здании МИДа. Место было выбрано из стратегических соображений: представить ситуацию как нормальную, словно происходил не путч, а законная, конституционная передача власти. Для путчистов это был шанс стать гвоздем вечерних новостных телепрограмм во всем мире, затмить дневное выступление Ельцина, который, будто Ленин на Финляндском вокзале, обратился к народу с бронетехники.

Крючков, не в пример остальным, в первые часы переворота пребывал в эйфории. Ни забастовок, ни демонстраций! Радикальные главы республик, как, скажем, Звиад Гамсахурдиа, никак против переворота не выступили. В те же часы Янаев бесцельно шатался по своему кабинету и по кремлевским коридорам. Решения принимал не он. Но на пресс-конфененции именно он становился главной фигурой, именно он должен был убедить журналистов и телезрителей, что все находится под контролем.

Проблема была в том, что Янаев не мог контролировать даже себя. Он шмыгал носом, как завзятый героинщик, которому нужна доза, а его руки на столе ходили ходуном, как два оживших попрыгунчика. Янаев стал провалом с самого начала: его ответы были неприкрытой ложью, а попытки имитировать спокойствие отдавали истерикой. Журналисты, за исключением отъявленных ретроградов, не выказывали страха и не демонстрировали уважения, задавая ему вопросы. Они даже смеялись над ним! Смеялись, хотя у Горбачева к тому времени был отобран “ядерный чемоданчик” с кодами запуска ракет, пусковые кнопки находились в руках армии и КГБ, а хунта — теоретически — контролировала огромный ядерный арсенал!

В середине этой катастрофической пресс-конференции Янаев дал микрофон 24-летней журналистке из “Независимой газеты” Татьяне Малкиной. Всего за год до этого Малкина работала на секретарской должности в “Московских новостях” и делала черновую работу, подбирая материал для старших газетчиков. Теперь она была штатным репортером самой острой московской газеты. Поднявшись с места и взяв микрофон, Малкина в упор посмотрела на пьяноватого узурпатора.

“Скажите, пожалуйста, — произнесла она, — понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот? И какое из сравнений вам кажется более корректным — с 17-м или с 64-м годом?” То есть — с большевистским переворотом или со снятием Хрущева?

Человек, согласившийся играть роль монарха, скорбно посмотрел на свои неспокойные руки. Казалось, он силился понять, перестанут ли они, наконец, дрожать.

А в Министерстве обороны Дмитрий Язов смотрел пресс-конференцию вместе с женой Эммой. Глядя на этот жалкий спектакль, она плакала и умоляла мужа позвонить Горбачеву и прекратить путч.

“Дима, с кем ты связался! — сквозь слезы говорила она. — Ты же над ними всегда смеялся. Позвони Горбачеву…”

Но маршал объяснил жене, что это невозможно: с Горбачевым нет связи.

На третьем этаже Белого дома Ельцин, сидя в импровизированном командном пункте, подписал указ о создании “запасного”, теневого правительства и отправил 23 человека из правительства и вооруженных сил России на Урал, чтобы там, в 55 километрах от Свердловска (где Ельцин прожил много лет), подготовить секретную штаб-квартиру для этого правительства.

“Идея заключалась в том, чтобы действовать от имени российского правительства, если Белый дом падет”, — вспоминал ельцинский советник по экологии Алексей Яблоков — один из тех, кто полетел в Сверловск. Разместившись на девятиметровой глубине в бункерах, построенных во время холодной войны, теневое правительство начало рассылать факсы и телексы в местные организации и правительственные органы Советского Союза с призывами не подчиняться указам хунты.

Командующим войсками Приволжско-Уральского военного округа был один из самых реакционных генералов в стране — Альберт Макашов. Он состязался с Ельциным на выборах президента, предложив чисто сталинистскую платформу. Теперь Макашов требовал от подчиненных арестовывать всех подозрительных личностей, в том числе “космополитов” (сталинский эфемизм, обозначавший евреев). Но уральские военные его приказы проигнорировали. Сердца свердловчан принадлежали Ельцину. На главной площади города прошла демонстрация против хунты: вышло больше 100 000 человек. Никого не арестовали.