что всем и сразу было ясно, что́ изображается на картине, и получалось весьма похоже! В общем, ни жуликом, ни пачкуном, ни футуристом папа назвать бы его не смог.

Постояв с минуту в одобрительной неподвижности, она приблизилась еще на пару шагов, заодно бросив быстрый взгляд на профиль художника. У него была бородка! Дома так никто не ходил.

И тут он повернул голову и увидел ее оживленное восторженное лицо. Улыбнулся, польщенный, и она улыбнулась в ответ, с почтением.

«Вам нравится?» – спросил он.

Кристина густо покраснела: «О да. Ведь это же безумно трудно – рисовать. Мне так кажется».

«Ну, – ответил он беспечно, – все зависит от того, есть ли у человека талант. У меня он есть, люди замечали это, когда я был еще ребенком. А недавно я получил письмо с благодарностью от министра моей страны».

«Надо же! – выдохнула Кристина. – Но я вам, наверное, мешаю?»

Он взмахнул палитрой, и она почувствовала запах краски. «Нет! Конечно нет! Даже не думайте! Женщины меня вдохновляют. Присядьте вон там на ящик, я скоро закончу».

Она послушалась, не отрывая взгляда от очаровательной бородки. Какое-то время он работал молча, а потом повернулся к ней, указал кистью на красное пятно на холсте и строго спросил: «Вы можете поверить, что этот кадмиевый мазок способен сделать человека счастливым?»

«Нет», – ответила она, не подумав, и в следующий миг ужасно пожалела об этом.

Он покачал головой, быстро сделал еще один красный мазок в другом углу картины и серьезно произнес: «Вот теперь я счастлив! И я бы посмотрел на того, кто этого не видит! – И вдохновенно продолжил: – Это баланс, понимаете? Это жизнь! – Потом слегка приподнял бровь. – Я часто думаю, что… я думаю, что мне жаль тех людей, которые ничего не видят. Не видят правильно, понимаете? Я хочу сказать, действительно видят. Понимаете, что я имею в виду?»

Она сжала руки: «Да».

«И поэтому, – продолжил он, глядя ей в глаза, – я хочу научить их видеть. Это цель моей жизни. Можно подумать, что я пишу ради удовольствия, славы или денег, – он коротко усмехнулся, – но об этом я думаю в последнюю очередь». И дальше резко: «Что вы думаете об этом полотне?»

«Я? – переспросила она в смятении. – Оно… оно увидено».

Он посмотрел на нее долгим и внимательным взглядом: «А я вижу то, что вы думающая женщина. Я, кстати, заметил это сразу. И с каждой минутой только убеждался в этом».

Она покраснела от радости. Он убрал палитру и начал протирать кисти тряпкой. Но вдруг остановился.

И с горечью проговорил: «Хотя может статься, что я все равно ошибся. Возможно, вы из тех, кто жизни не представляет без кино, танцев и театра».

«О нет, – с силой запротестовала она, – совсем нет!»

«Я презираю все это, – с насмешкой объявил он и сунул кисти в банку со скипидаром. – Обычно я сижу в своей комнатке один, курю трубку и смотрю на город. Или хожу вдоль Сены и думаю. А вы так делаете?»

«Я только что приехала, – ответила она, оправдываясь, – и пока не успела. Понимаете, я очень много путешествую».

Он задумчиво сложил мольберт. А потом сказал: «Если все, что вы говорите, правда, то сегодня вечером мы можем погулять здесь и поговорить. О жизни. Я давно искал женщину, которая была бы такой же серьезной, как и я».

«О нет, – возразила она с блестящими глазами, – мой папа…»

«Папа! – презрительно перебил он. – Этот мир поведем вперед мы, а не папы! Понимаете? Они ничего не знают или уже все забыли. Вам запомнится этот вечер! Запомнится эта дата. Какое, кстати, сегодня число?»

«Двадцать восьмое марта», – ответила она и посмотрела на него серьезно.

Кристина влюбилась. Влюбилась в любовь или, точнее, в романтику – но сама об этом не догадывалась. В остальном она прекрасно отдавала себе отчет во всем, что с ней происходит, знала и о причинах, и о следствиях. Так было всегда.

Она была голодной, сидела взаперти, но знала, что есть песни с припевами, которые можно петь только шепотом, есть разговоры, которые обрываются с ее появлением, и есть книжки, читать которые можно только с фонариком под одеялом. Кроме того, жизнь упорно не подпускала Кристину к своим бурным водоворотам, потому что та слишком долго ходила в ботинках на шнурках и потому что у нее была деловая, сдержанная мать и не склонный к эмоциям отец.

Но Кристина эту жизнь обманула. Причем весьма элегантно. И теперь гордо и спокойно отказывалась от всего, о чем мечтала в детстве и что все никак не могла получить.

Теперь у нее есть Высший Интерес. Она связана платонической дружбой с совершенно самобытным художником философического склада, которому присудили Гран-при, у которого было уже четыре выставки и который точно знает, как устроен высший свет. Хотя общение с ним художника, разумеется, не интересует! Она ходит с ним вдоль берега Сены при свете луны и говорит об Искусстве и Религии. Она полностью переменила все свои старые поверхностные представления и больше не хочет просто путешествовать и иметь маленькие ухоженные руки. Ее старые мысли были ошибкой Жизни, которая не позволяла ей побыть молодой. Правда, у нее появился Комплекс Неполноценности. И реакция выражалась исключительно как Сублимация. Но все равно это было прекрасно! А лучше всего было то, что ей дали слово и все ее слова воспринимались всерьез. Это был Духовный Обмен, Душевная Общность, именно то, в чем она так нуждалась! Господи, ну почему мама и папа никогда не понимали этого?! Почему они все время думают только о чулках и векселях?! И считают, что на свете нет ничего важнее цензуры и котлет?! А все потому, что они видят неправильно и не думают о других! При мысли о родителях ее переполняло сострадание. Когда она вернется, она научит их видеть. К примеру, сейчас они бы вообще не заметили этой прозрачной синевы и белых соцветий, что так таинственно светятся за оградой Люксембургского сада, и не почувствовали бы пульса города… Они вздрагивают, только когда слышат «любовь» или «кровь», а слова вроде «всегда» и «никогда» считают преувеличением.

Как хорошо, что она не старая! И очень счастливая! Все просто, ясно и восхитительно, и она никогда и ни за что все это не забудет, даже если потом у нее будет шестнадцать, да, шестнадцать детей!

Кристина громко рассмеялась, она шла под моросящим дождем и у каждого фонаря начинала вращать прозрачным зонтиком, любуясь тем, как красиво танцуют светящиеся