На его лице работала мысль – он ничего не понимал: «Это невозможно, ты тоже должна этого хотеть. Зачем ты так? Любимая? Почему?»

«У меня нет желания», – угрюмо настаивала она.

«Желания! Желания? Не будь ребенком! Конечно, я тебе нравлюсь, я все время это замечал! Разве нет?»

Она молчала. Все внезапно стало неприятным, печальным и сложным. Почему нельзя оставить все так, как было, когда они легко парили в атмосфере идеализма и взаимной симпатии. Она ничего не понимает. Что, все это важное и красивое можно вот так просто взять и перечеркнуть? Сделать глупым и ненужным? Хуже всего то, что она сама сказала, что ей нет никакого дела до его души. А еще ей смутно кажется, что все это имеет какое-то отношение к его бородке. Как же все сложно!

Ей вдруг очень захотелось плакать. И поскорей оказаться дома. Пусть во всем этом разбирается кто-то другой. А она должна уйти. Он ей не нравится, и его комната тоже не нравится.

«Кристина, ответь мне! Я в тебе ошибался?»

«Оставь меня, – в отчаянии бросила она. – Я не понимаю людей искусства. Они такие… искусственные».

«Значит, ты все-таки обыватель, – мрачно заключил он. – Ты черствая, ограниченная лавочница».

«Замолчи, – процедила она сквозь зубы. – А ты тогда кто? С этими твоими дурацкими красными мазками, которые делают людей счастливыми! Подумать только! Увиденный мазок!» – передразнила она его со злостью.

Он мрачно смотрел на нее какое-то время, а потом рухнул на кровать и отвернулся лицом к стене.

Она смотрела на сгорбленную от обиды спину и едва сдерживала слезы. Комом в горле встал мучительный стыд. Ей казалось, что она предала все свои представления о жизни, свой идеал. И зачем только он сбрил бороду! Это странным образом сразу же сделало смешными все его слова, они стали ему не по размеру. Кристина больше не верила в мир «всегда» и «никогда», лунного света и сублимации, в мир, который он для нее открыл. Да и сам он, похоже, больше не верил. Ужас! Ей было очень неприятно, она чувствовала себя маленькой и ничтожной, потому что все это случилось из-за какой-то бородки. Потом ей стало жаль их обоих, захотелось все исправить, привести в порядок. И после нескольких бесконечных минут она осторожно спросила: «Ну что, мы идем?»

Он быстро сел на кровати, взъерошил руками волосы и с вызовом посмотрел на нее. Потом молча встал, надел шляпу и открыл перед ней дверь.

«Пусть будет так, как хочешь ты, – ворчал он, пока они шли вниз по лестнице, спотыкаясь в темноте. – Мне нечего тебе сказать, я же искусственный человек искусства».

Кристина усмехнулась, слегка истерично.

«Тебе смешно! – Его голос стал резким и сердитым. – Теперь довольна? Мы вышли, чтобы поесть! Когда вернешься домой, ты сможешь есть в любой момент, как только захочешь! Женщины непостижимы».

Он захлопнул дверь и большими шагами пересек двор.

Они зашли в ближайшее кафе. Было уже поздно, в углу единственный посетитель доедал десерт.

«Ну, что ты будешь?»

«На твой вкус», – тихо ответила она, он наугад выбрал блюдо в меню и тут же начал катать шарики из хлеба. Кристина пыталась как-нибудь отвлечь его, примириться, но на все вопросы он отвечал односложно или мрачным молчанием.

За кофе он сказал: «Я не хочу видеться с тобой неделю. – И дальше – без паузы: – Почему ты так странно выглядишь?»

А в ней уже клокотал неуместный смех, она вспомнила эпизод из маминой молодости, о котором та ей рассказывала. Кристина импульсивно наклонилась вперед и поделилась историей с ним:

«Она тоже была в Париже, когда была молодая, как я. И встретила художника, который в нее влюбился. И у нее тоже не было этого… желания. И он тоже сказал: „Я не хочу видеть тебя неделю“».

«А потом?» – спросил он, заинтересовавшись против воли.

«Ну, его действительно неделю не было».

«А потом он вернулся? Он передумал?»

«Нет. Он сказал: „Я прыгну в Сену“».

«Представляю, – произнес он, насупившись. – Твоя мама, видимо, была такой же, как ты. Она позволила ему прыгнуть».

«Нет, что ты! Она думала, что он всерьез, и всю ночь ходила с ним по набережным, пока они оба не устали, не пошли домой и не легли спать».

«Вместе?»

«Да нет же!»

«А на следующий день он умер?»

«Ничего подобного. Он нашел себе новую любовь».

Он долго смотрел на нее молча, с подозрением. Потом подвел итог: «Ты все-таки такая же, как она. Ты бросишь меня на улице через неделю… или через две…» – и снова погрузился в себя.

Она была разбита, параллель больше не казалась ей забавной. В пустом кафе погас свет, он снял с вешалки свою шляпу.

В синем небе не было ни облачка. Спокойная прохлада весеннего воздуха окутывала деревья с их юной зеленой листвой. Он шел впереди, глядя в асфальт. Кристина семенила на шаг позади. Ей казалось, это она виновата в том, что он не видит, как вокруг красиво. И, словно прося прощения, она робко тронула его за рукав. Не поворачивая головы, он взял ее ладонь в свою, замедлил шаг, и они неспешно пошли дальше, держась за руки. Тишина вдруг стала приятной и спокойной, она чувствовала, что он больше не злится. Они сворачивали на боковые улицы, удаляясь от больших бульваров в старые кварталы, неподвижность которых делала их почти нереальными.

Кристина снова попыталась:

«Слушай, а когда в этом году Пасха?»

«Не знаю», – ответил он.

По голосу она поняла, что мысленно он сейчас где-то далеко, но все равно продолжила: «Знаешь, в пасхальное утро мы обычно всегда кладем что-нибудь в детские ботинки. И мне тоже кладут – я притворяюсь, что еще маленькая. А потом…»

«Пасха, – перебил он. – Слушай, я понял. Давай поедем в Фонтенбло, оба, то есть вдвоем. Ты будешь натурщицей, а я буду работать!»

Он на мгновение ожил, радостно развернулся к ней и крепко сжал ее руку:

«Мы будем жить в маленьком отеле. Это будет прекрасно, да?»

«Да, – ответила она неуверенно, – но…»

«Никаких „но“, любимая! Представь, утром ты просыпаешься первой. И говоришь: „Проснись! Проснись! Вставай же! Солнце уже взошло!“ А я переворачиваюсь на другой бок и хочу спать дальше. Ты тормошишь меня, я открываю глаза и вижу, понимаю, как все восхитительно, и вспоминаю, что я счастлив! За окном цветущее дерево. Мы встаем…»

В отчаянном воодушевлении он посмотрел на нее, надеясь встретить одобрение и энтузиазм. Ей