72-36. А.С. Штайгеру

S<ain>t Pierre-de-Rumilly

Haute Savoie

Ch*teau d’Arcine

21-го августа 1936 г., пятница.

                         Ответ на тот ультиматум

Непроставленный эпиграф к Вашему письму: — На время не сто*ит труда…[1780] т. е. всё оно сводится к вопросу — и даже запросу: не уйдет ли объемлющее Вас облако — дальше, обронив пассажира. Друг, у облаков свои законы — простой природы, и облака — пар, а если не пар, то только потому, что мы их надуваем — как 16-летний Лермонтов свой парус[1781] — своим дыханием.

Мое отношение к Вам — дело не только непосредственного чувства, но и разума, и твердой памяти, и совести (погодите сердиться! я знаю, что этого слова — не любят), я уже за Вас перед кем-то — отвечаю, и знала это с первого слова своего первого письма к Вам. Любить пока любится, дружить пока дру*жится — вздор, надо чтобы не перестало любиться. Мое отношение к Вам — помимо моей отнесённости к Вам: так волна несется — решение.

А то — выходит обычное лизание сливок, занятие кошачье, а не человечье. Потому я сразу и сказала слово мать. Которое точно значит — навсегда.

— Конечно, дружочек, полноты материнской отдачи у меня с Вами быть не может, ибо иначе я бы эти дни от Вас физически не отходила (как сейчас — клянусь, — не отхожу от Вас — мысленно). Этого счастья — payer de ma pr*sence[1782] (счастья, между прочим, для меня самого трудного) — я с Вами лишена. Даже того (блаженнейшего!) возгласа той восемнадцатилетней восемнадцатого века[1783] — я с Вами лишена, — потому что мне и me noyer[1784] придется со своими — но закончу словом матери человека, которого я больше всех и мое*е всех, на свете, любила — еще молодой тогда матери ныне 76-летнего кн<язя> Сергея Волконского (ему написан мой Ученик, если его помните: «Быть мальчиком твоим светлоголовым…»), на вопрос подростка и любимца-сына: (Сын ее, очень робко и почтительно — и должно быть жгуче, — ибо вопреки легенде и очевидности он всю жизнь, с малых лет, любил только женщин, с матери начиная и мною кончая, говорю: любил, не другое! — итак, сын очень сдержанно и жгуче ревновал ее к дружбе с Владимиром Соловьевым: — Ты его больше всех нас любишь: больше меня…)

— Больше всего я, конечно, люблю вас, мои дети, но в просторах души моей…[1785]

_____

Мой друг, я — совсем старинная женщина, и не себе — современница, а тем — сто лет — и так далее дальше — назад. Породив детей (говорю о сыне, об Але — когда-нибудь расскажу) — я обязана его, пока он во мне нуждается, предпочитать всему: стихам, Вам, себе, — всем просторам души моей. Фактически и физически — предпочитать. Этим я покупаю (всю жизнь покупала!) свою внутреннюю свободу — безмерную. Только потому у меня такие стихи. На этой свободе нам с Вами жить и быть. Наше царство с вами — не от мира сего. Конечно, будь я свободна, т е. не нуждайся во мне мои, я бы просто не отошла от Вас эти дни Вашей жизни —. (Но я совсем не знаю, поскольку Вам это нужно: живое присутствие. Ибо, если не нужно Ва*м — не нужно и мне. (Потом Вы узна*ете, что меня — просто нет.)

Поняв всё это. Вы теперь знаете, в какой области Вам может быть предпочтение — или — Ва*м — замена. Только в области живой жизни и родства, и проще сказать: моего долга. Внутри же, мой друг, на той свободе сна, Вы мне сейчас — самый близкий, Вы просто у меня больнее всего болите (другой меры близости — не знаю). Это место во мне Ваше и свято.

…Я Вас не знаю. Если Вы из тех соловьев, которых баснями не кормят[1786] — этого Вам будет мало (— письма и письма, а никогда ничего живого, а вечером опять один — и т. д.) — Вы просто в один прекрасный день запустите мне в голову всеми моими письмами и чувствами. (Это, в фейерверке, называется: le bouquet[1787]).

— Но я*-то — тако*й соловей, басенный, меня — хлебом не корми — только — баснями! я так всю жизнь прожила, и лучшие мои любови были таковы — так что здесь нам нужно сговориться, ибо здесь der Hund (могущего быть расхождения) begraben[1788]: в моей невозможности реально быть с Вами: отдать Вам жизнь.

Конечно, живи Вы в Париже — Вы бы у меня бывали, и я у Вас, — но — боюсь — это была бы грустная радость, одна растрава. «Бывать» — вместо быть. «Бывать» — т. е. непременно уходить, как вошел — уходить. Никогда не: — Который час? его спросили здесь. А он ответил любопытным — ВЕЧНОСТЬ[1789].

Я Вас не знаю, сужу по себе. Я отлично умею без всего — и насколько мне отлично — с немножким.

Такой непрерывности внутренней может быть не соответствует никакая непрерывность суточная, но заведомо-знать, что ее и тени быть не может — горько.

Вит в чем мо*я боль (от Вас): не мочь Вам быть всем тем, чем — могу и уже (внутри) — есмь. Потому что — как мало ни умей я жить — любить (хранить, служить) я — умею — до мельчайших подробностей заблаговременно пришитой пуговицы: отнять у другого и тень заботы! Непрерывно — руками — выручать. (Я бы никогда не могла любить богатого[1790]: мне бы нечего было с ним делать. Нельзя же целый день писать или читать ему — стихи. Для меня любить — прежде всего делать дело. Руками делать.)

Видите — совсем просто, и может быть даже проще, чем Вы бы хотели. Вы — может быть — мучиться от меня хотели? Тогда — не удастся.

_____

— «Тогда я не играю».

— Да