угрожающий рык, будто против этого беззащитного клочка земли ополчилось зло всей планеты, будто на нем сосредоточилась вся существующая в мире ненависть.

И замер Крутой Яр, оцепенел, оставшись один на один с надвигающейся бедой.

Глафира тяжко вздохнула, пересадила Димку на другую руку, заторопила нахохленных, сгрудившихся возле нее детишек:

— Идемте, милые. Идемте, мои горобчики...

2

Поезд уходил все дальше от Алеевки, прячась в складках местности, ныряя в посадки, петляя на закруглениях, словно путал следы. Мелькали телеграфные столбы с онемевшими, кое-где оборванными проводами. Маячили ослепшие светофоры. Не пели рожки будочников, не развевались на ветру их флажки. И не проносились с грохотом встречные поезда. Безлюдье. Будто все вымерло на этой еще недавно такой шумной, такой оживленной магистрали.

Тимофей вел состав, надеясь лишь на интуицию. Он настороженно всматривался вперед, готовый к любой неожиданности. На душе было горько, тяжко, тревожно.

Отчисленный из Промакадемии, Тимофей возвратился домой и снова пошел в депо. Однако к нему уже не было прежнего отношения. Встретили холодно. Почти все его бывшие ученики уже водили паровозы серии «ФД». Его же послали на «эховский». И не в поезда, а вывозить песок из алеевского карьера. Работа — не бей лежачего. Пригонит платформы или пульманы и ждет, пока загрузят. Потом в товарный парк их доставляет. И опять отстаивается, покуда подготовят новую партию порожняка. Больше небо коптит.

А совсем рядом кипела иная жизнь. На Ясногоровку и в противоположную сторону — на Гришино — спешили поезда — нетерпеливые, порывистые, и их горячее дыхание обдавало Тимофея, кружило ему голову. Им давали «зеленую улицу». Тимофей ждал на выходе железнодорожной ветки, вклинивающейся в магистраль, уступая дорогу, и смотрел вслед с восхищением и грустью, как смотрят на улетающих вдаль журавлей.

Мучительно долго тянулся первый день. Тимофей хмурился, молчал. За всю смену, может быть, и сказал своему помощнику Иллариону Чухно каких-нибудь десяток слов. А после работы даже будто с радостью согласился «обмыть» упряжку.

Они пришли в буфет, заказали по двести граммов водки, по кружке пива. Но и выпив, Тимофей не мог избавиться от невеселых мыслей.

А помощнику водка развязала язык. Он вообразил, будто Тимофей считает ниже своего достоинства разговаривать с ним, бывшим парторгом депо.

«Брезгаешь, да? Нос воротишь? А я тоже механик, ежели хочешь знать! — И хотя Тимофей не противоречил, запальчиво продолжал: — Да, механик! Разорвал состав — снова в помощники угодил. А все ты!»

Тимофей с интересом взглянул на Иллариона.

«Зачинатель», — с издевкой продолжал тот. — Не выпрись со своими тяжеловесами, я и сейчас бы за правым крылом ездил».

Тимофей вспыхнул:

«Надо голову иметь, чтоб водить тяжеловесы».

И тотчас Илларион поддел:

«Если такой умник, что ж на вывозке очутился?»

Ноздри Тимофея дрогнули, глаза сузились. Тугой волной накатился гнев. И сразу же схлынул. Тимофей потупился. На лоб упала мягкая поседевшая прядь.

Он хмелел медленно, но глубоко, впервые с таким самозабвением отдаваясь во власть алкоголя. Хотелось стряхнуть навалившуюся невидимую тяжесть, уйти от самого себя, забыться. А облегчение не приходило.

«Так что нечего заноситься. Оба по зубам схлопотали, — насмешливо продолжал Илларион. — Одним миром мазаны».

«Нет, не одним, — упрямо качнул головой Тимофей. — Ты шкура. Тебе лишь бы за правым крылом утвердиться. Потому и правильно, что нагнали. Не умеешь — не лезь».

«А тебя как сковырнули, правильно или нет? — издевался Илларион. — Небось орден не носишь?»

Тимофей не нашелся, что ответить. В памяти всплыло заседание партбюро Промакадемии, в ушах зазвучали жесткие, беспощадные слова: «За орден прячешься? И не у таких снимали награды». Не станет же он объяснять, что после того разговора не может появляться на людях с орденом.

«То-то же», — самодовольно подытожил Илларион.

Еще не совсем Тимофей пропил рассудок. Хватило здравого смысла оставить Иллариона в покое. Расплачивался, уже плохо соображая, что делает. А пока шел домой, совсем опьянел. Ввалился, еле на ногах удерживаясь. «Что уставилась?! — нашумел на Елену, встретив ее испуганно-недоумевающий взгляд. — Давно не видела? — Уронил фуражку, качнулся, осел на скамью у кухонного стола. — Ну? — глянул на нее мутными, невидящими глазами. — Не нравится?»

«Укладывайся, Тимоша, — голос Елены дрогнул. — Давай помогу раздеться».

«Нет! — Тимофей, как бы отстраняя ее, выставил вперед руку. — Ты скажи, кто я? Механик? Не-е. Извозчик!.. И не поездку обмывал, а упряжку. У-пряж-ку!»

Елена попыталась его успокоить.

«Вот тут саднит», — ударил он кулаком себя в грудь.

«Пройдет, — сказала Елена. — Все пройдет, уладится...»

Тимофей грубо оборвал ее:

«Что ты понимаешь?.. «Уладится», — передразнил ее. — Суешься со своими интеллигентскими штучками. Тошно слушать».

Будто ударил Елену. Жена отшатнулась, закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Она не видела, как из своей комнатушки вышел Сергей. Бледный, взволнованный, он заслонил ее собой.

«Ты, батя, маму не обижай».

В это мгновение он напоминал молодого волчонка, впервые показавшего, что и у него есть клыки.

...Тимофей высунулся из окна паровозной будки, бросил прощальный взгляд в сторону исчезающей за гребнем холма Алеевки и снова стал всматриваться вперед. А мыслями возвратился к прежнему, к пережитому.

Вспомнился Сергей, и снова Тимофею стало не по себе. В стройбатальон попал сын. За далекий Полярный круг. Ромка Изломов, с которым Сережка вместе призывался, попал в Морфлот, Герасим Юдин — в авиацию. Стрелковые, танковые, артиллерийские части пополнили крутоярские ребята. Лишь Сережка-

Нет, сын не жаловался. Восторгался северным сиянием, снежными буранами, океаном, ревущим у скал. Касаясь службы, был немногословен. Но иногда проскальзывало: «Уже третий день не работаем. Пурга. В двух метрах ничего не видно». Или: «Эту землю взять не просто. Вечная мерзлота! Бьем шпуры раскаленными на кострах ломами и рвем взрывчаткой».

С закрытием навигации почти совсем обрывалась с Сережкой связь. «Почту к нам привозят на оленях раз в месяц», — писал он. С первых дней войны стали работать по шестнадцать часов в сутки. И ночевали на объектах, и еду им туда доставляли. Сергей бодрился. «Зато уж такие «штучки» отгрохали!» И тут же: «Скорее бы на фронт!»

«Бедный мальчик, бедный мальчик», — сокрушалась Елена, читая между строк, как трудно ее сыну.

Но Тимофей не выдавал своих чувств, успокаивал жену: «Ничего, ничего. Он у нас не неженка. Крепче будет».

...Степными дорогами отходили сильно потрепанные в боях воинские части. Устало шагали бойцы, словно неся на своих плечах тяжесть поражения.

По большаку, протянувшемуся вдоль железнодорожного полотна, пылили беженцы, на подводах, на