class="p">— Вряд ли, — отозвался Изот. — Погань на мутной волне всплывает.

Он был больше чем уверен в том, что Недрянко возвратится в Алеевку. Именно там он может выслужиться перед врагом, предав Алексея Матющенко, тех, кто ему не угоден. Ведь не всем удалось выехать. В больной груди Изота закипал гнев и росла тревога. Надо предупредить друзей о грозящей беде или обезвредить предателя. Кто это может выполнить? Кому поручить? И вправе ли он, Изот, уехать при таком стечении обстоятельств?.. А как же эшелон?

Все это обрушилось на Изота и требовало немедленного решения. Поезд отправлялся. Времени для раздумий не оставалось. Изот выбрал единственное, что представлялось ему верным.

— Будешь за старшего, — сказал он Савелию.

—  А ты? — удивился Савелий. — Нет, брат, командуй уж до конца.

— Я и командую, — посуровел Изот. — Оставляю тебя начальником эшелона.

— Не делай этого, — обеспокоился Савелий. — Тебя все знают.

— Иного выхода нет, — возразил Изот.

— Первая же сволочь провалит, — не унимался Савелий, пытаясь оградить Изота от опасности. — На верную смерть идешь.

— А товарищей не на верную смерть оставляем?! — воскликнул Изот. — Знать то, чего они не знают, и уехать... Нет, Тихонович, это, пожалуй, похлеще всякого предательства.

4

Поезд шел мимо терриконов шахт Горловского угольного района — седых, угрюмо-молчаливых, мимо покачнувшихся, искореженных взрывами копров и разрушенных эстакад, мимо обезлюдевших шахтерских поселков. В эшелоне налаживался дорожный быт. Женщины успокаивались — фронт отдалялся с каждым километром, опасность оставалась позади.

Солнце клонилось к горизонту. За окном в степи снова громадились глеевые горы, но уже синеватые на фоне оранжевого заката. По ходу состава вдалеке проплыл самолет. Савелий проследил за ним взглядом и тут же успокоился.

— Наш, — сказал Тимофею. — К фронту пошел.

Савелий впервые едет на паровозе, с восхищением смотрит на Тимофея, на Ванюру, бросающего в топку уголь. .

— Да-а, работенка у вас, надо прямо сказать, того... — начал он.

— Что, дядя Савелий? — спросил Ванюра, сверкнув зубами.

— Горячая работенка, говорю, — отозвался Савелий.

Тимофей не прислушивался к ним. Он все еще раздумывал над тем, что произошло в Ясногоровке. Уже сам факт бегства свидетельствует о виновности Недрянко. Какой негодяй!

В паровозной будке шумно: лязгает железный фартук, гудит огонь в топке, парит сухопарник, гремит ходовая часть, стучат колеса, пересчитывая стыки рельсов. Может быть, потому и не услышали они приближающийся гул. Самолет с ревом пронесся над составом, выпустив — очередь из скорострельной пушки. Тимофей затормозил. Савелий, припадая на протез, быстро заковылял вдоль вагонов.

— Воздух! Воздух! — кричал он. — Всем в поле!

Испуганные женщины словно оцепенели, прижимая к себе плачущих детей. Мужчины в тревоге кинулись к своим семьям.

— Всем в поле! — надрывался Савелий.

— В поле! В поле! — повторяли его команду дежурные по вагонам.

Первые несколько человек скатились под откос. За ними хлынули

стальные. Одни падали тут же, в пыльные травы полосы отчуждения, другие бежали дальше.

Тимофей обеспокоенно искал глазами Елену. Ему уже чудилось, что с ней случилась беда, что в эту самую минуту, истекая кровью, она зовет его, своего мужа. И Тимофей готов был бежать к ней. Пожалуй, он так и сделал бы, но его удерживало более властное чувство. Он сознавал ответственность за судьбы всех доверившихся ему людей. И он не мог покинуть паровоз. Единственной сейчас заботой было сохранить локомотив. Для этого он обязан предпринять все возможное. Однако и тревога о Елене не оставляла Тимофея. Он высунулся из окна паровозной будки и смотрел туда, где, охваченные страхом, метались беженцы. Но вот, кажется, замельтешил белый шарф Елены. Ну да, это она вместе со всеми бежит в поле. И хотя опасность не миновала, у Тимофея отлегло от сердца. Он обернулся, увидел Ивана и тут же накричал на него:

— Почему задержался?! Ну-ка, марш отсюда!

— Никуда я не уйду, — ответил Иван, полный решимости не оставлять механика одного.

Штурмовик сделал разворот и зашел с головы поезда.

— Ложи-ись! — пронесся крик и потонул в нарастающем реве.

Тимофей смотрел на приближающийся самолет. Он увидел черные

кресты, распластанные на крыльях, и вспышки. Послышался глухой лай скорострельной пушки и пулеметный треск. Очередь прошла по боковой площадке паровоза, полоснула по крышам вагонов.

Снова последовал разворот. На бреющем полете штурмовик устремился на паровоз. Тимофей сообразил, что если не может схватиться с врагом, то по крайней мере в состоянии помешать ему вести прицельный огонь. Одно движение — и локомотив, а также часть уже оставленного людьми состава окутались клубами пара, точно дымовой завесой. Это было последнее, что еще смог сделать Тимофей. А потом будто кто-то ударил его по спине палкой. В голове промелькнуло: «Таким же ударом, но только в грудь, вышибло меня когда-то из седла». Запрокидываясь, подумал: «Как быстро темнеет». И упал на руки Ивана, успевшего его подхватить.

— Авдеич! Тимофей Авдеич! — обеспокоенно, но еще не осознав случившегося, закричал Иван. — Что с вами, Авдеич?!

Тимофей дышал тяжело. В груди у него хрипело, клокотало. На побелевших губах запузырилась кровь. Иван испугался:

— Авдеич! Погоди, Авдеич! Не умирай!

Он огляделся, лихорадочно соображая, что же делать. Шипел пар, вырываясь из цилиндров, и окутывал все окрест. Где-то за его пеленой были люди. Они должны помочь. Они помогут...

Иван опустил безвольное тело механика на пол. Сорвал с себя тужурку, скрутил жгутом, туго перехватил грудь Тимофея. Кинувшись к двери, на ходу перекрыл пар, скользнул вниз по поручням. Уже с земли тревожным взглядом окинул небо. Самолет уходил. Видимо, напал он, возвращаясь с задания, израсходовав бомбовый груз, горючее, расстреляв боезапас. Иначе не упустил бы такой легкой добычи.

Люди возвращались к эшелону. Иван искал глазами Елену и не находил ее. Возле первого же вагона он невольно остановился, привлеченный душераздирающими воплями. Голосила жена Дмитрия Саввича, припав к убитому сынишке, а второй, меньшенький, тормошил неподвижного братика:

— Вштавай, Вадик. Вштавай. Шамолет улетел.

Иван побежал вдоль состава, потрясенный убийством мальчишки.

— Гады, сволочи, звери, — шептал дрожащими губами.

А крики, плач, стоны неслись и из следующего вагона. Иван поспешил дальше. Навстречу ему торопливо ковылял Савелий.

— Что случилось? Куда мчишься сломя голову?

— Авдеич... — только и смог вымолвить Иван.

— Что, что? — переспросил Савелий. Затормошил Ивана. — Да говори же ты!

— Паровоз спасал. Кинулся