Он медленно поднялся, обошел сияющую сферу, так и не оторвав от нее взгляда. Бетельгейзе вдруг сильно возмутило его отсутствующее спокойствие.

— Вот. — Она резко протянула ему диски.

Антарес перенял их, хмуро разглядывая черный и белый кружки, перечеркнутые зелеными трещинами. Пока Антарес отвлекся, Бетельгейзе отошла к окну и чуть отстранила шторы, почти полностью скрывавшие свет. Далекие алые лучи Баэрдода упали в мрачную комнату.

— Это прислали адепты меток Света и Тьмы, прямо из Храмов Ордума и Верума. Остальные одиннадцать еще молчат, и, слава Свету, молчит Храм Силентиума, но все уже говорит само за себя. Великая война не приходит неожиданно. Великая война — это повсеместный и долговременный слом Эквилибриса в каждой части Вселенной. Он ощущается на всех уровнях реальности и материи, Храмы это чувствуют задолго до простых душ. Только этим и могло закончиться после всех эпох тихого угасания Света. Великие войны приходят не чаще, чем раз в эру, и перемалывают Армии и территории, сам уклад жизни. После них все меняется, как прежде ничего не будет. — Бетельгейзе ожесточенно обернулась к Антаресу. — Мы обязаны это остановить. Ты вернулся в этот Генезис, в этот момент, чтобы предотвратить страшное. Свет обязан вновь разгореться, как в те времена, когда ты был Верховным, до Битвы за Люксорус.

Она пылала, верила всей душой. Бетельгейзе не была свидетельницей Великих войн, что накатывали на Вселенную страшными волнами, поглощающими бессчетное число душ. За двадцать восемь эр Бесконечной войны Света и Тьмы Великие войны случались пятнадцать раз. В хоть сколько-то стабильном мире не оставалась ни одна префектура.

Пространство трещало везде, и латали его пролитой кровью.

Но Великие войны, как и войны поменьше, короткими вспышками разгорающиеся там и тут на карте космической вечности, являлись лишь следствием. Корень зла же был в долгом и плановом нарушении Эквилибриса.

Война — главный уравнитель, лезвием косящий излишки эфира там, где в мирное время с этой задачей не справились Армии.

Чтобы этого не случилось, требовалось делать свой ход, принимать удары от вражеской стороны и вовремя отвечать им равноценным выпадом. Ход за ходом, ход за ходом, по спирали в бесконечность времен, так творилась жизнь в горниле вселенского порядка.

Проблема была лишь в том, что Тьма сделала свой ход, много ходов, и каждый из них в красках был описан в документах, градом заваливших стол Бетельгейзе, кричавших и подающих исступленные сигналы. А Свет не отвечал, усугубляя положение, оттягивая тетиву конфликта все сильнее.

И, как точно отмечали смелые вестники в своих сводках и эквилибрумы во власти, тихо переговариваясь за закрытыми дверьми, острее всего это началось с возвращения Антареса. Он просто не реагировал на провокации, делая катастрофу все очевиднее и реальнее даже для самых непрозорливых масс общества.

Но все продолжали верить в него. И ждали чуда.

— Так что ты намерен делать? — повторила вопрос Бетельгейзе, прямо смотря на Верховного.

Он сжал диски в кулак.

— Свет возвысится, — тихо заверил Антарес. — Это я могу тебе обещать.

— Здесь недостаточно обещаний. Антарес, мир уже давно не тот, каким ты его покинул. Души напуганы и встревожены, они жили в упадке целую эру после тебя, они пропитались страхом и готовы вспыхнуть от одного неверного действия! Они знают, что страшное приближается, оно катилось к нам целыми Генезисами и магнориумами. — Она заставила себя говорить тверже. — И, если ты этого не остановишь, никто не остановит. Антарес, почему ты закрылся от своего народа?

Он перевел пронзительный взор на Бетельгейзе, заставив ее на миг пожалеть об этом. Паладина физически придавило к земле.

— Скажи, что ты видишь? — спросил он, кивая на шар.

— Карту территорий Тьмы и Света.

Смахнув пару символов, витающих по экватору шара, Антарес уничтожил все определения и контуры. Ни одного символа. Космос в чистейшем проявлении.

— А теперь?

Он выжидающе перебирал диски в руке, их лязг стал единственным звуком, оглушительно заполнявшим воздух. Задержав на Верховном подозрительный взор, Бетельгейзе подошла ближе, долго рассматривала безмерное пространство, сжатое в ужасающе плотный шар. Она все смотрела и смотрела, пытаясь выцепить подвох.

— Этого не увидеть с нашего положения, — подсказал Антарес. — Только в таком масштабе.

— Вселенная как она есть.

— Да. И посмотри, в каком она состоянии.

Бетельгейзе ожесточенно повернулась к нему.

— Какое это вообще имеет дело к надвигающейся войне?

— Прямое.

Он указал на карту и произнес с внезапным жаром:

— Посмотри на материю. Смотри!

Но Бетельгейзе в упор не понимала, что так беспокоило Антареса, ведь Вселенная не меняла своего облика целыми эрами. И все же… она знала, что изменения постоянны, хоть и малозаметны.

— Что происходит с материей? — прямо спросил Верховный.

— Раньше ее было больше.

Молчание Антареса казалось проникновенным, как холод некрополя. Всю меланхолию смыло, он сверлил Бетельгейзе глазами, словно пытаясь прорваться к ее душе. А она осматривала целый мир. Материя во Вселенной представляла из себя сеть — огромную, разветвленную, нити тянулись к узлам, а из них вырывались другие. Говорили, раньше Вселенная выглядела иначе, плотнее. До того как появились войдовые разрывы, пустота в материи. Именно ее пятна бессчетным числом брызг самых разных размеров расширяли Вселенную, придавая ей вид сети.

— Материя разобщается. — Антарес обошел шар и встал по другую его сторону. — Это древний процесс, и все мы о нем ведаем. Вселенная неминуемо расширяется, вдавливается в Пустотный предел на самых границах, радиус которого, если верить Юниверсариуму, когда-то был намного больше. Мы окружены его сферой, при приближении к которому самые малые элементарные частицы аннигилируются. Расширение происходит из-за Обливиона. Он не только окружает нас — он опухолями возникает внутри. Зеленый мор все чаще зарождается на населенных приземленными планетах, пустота появляется одновременно везде, в каждой части Вселенной, где-то быстрее, где-то медленнее, отдаляя материю друг от друга, разнося системы, галактики и целые префектуры все дальше и дальше. Бытие расползается во все стороны, пока все однажды не разлетится в пыль.

Бетельгейзе отмахнулась от недоброго чувства, каждый раз накрывающего ее при обсуждении теории Принципиума и Вечного забвения Вселенной.

— Все должно умирать, — сказала она. — И ничто не должно пребывать в стазисе. Попытки сохранить Вселенную в стабильности даже теоретически повлекли бы ее крах.

— Должно умирать. Но не обязано так быстро и именно сейчас.

Шар внезапно исчез, Бетельгейзе и Антарес смотрели прямо друг на друга. Он вновь укутался в скорбный вид, тяжкий и смиренный.

— Вселенная была на своем пике в пятнадцатой эре. С тех самых пор мы наблюдаем за ее медленным и неотвратимым умиранием. Это тяжело признать, но ты права: все конечно. И тем не менее она может прожить еще очень, очень долго, жить после нас, после всего, что мы создали. Если мы