постараемся сохранить оставшееся. Но Великие войны уничтожают значительную часть материи, и раз за разом все больше.

С каждым словом, набирающим силу, Антарес все очевиднее становился для Бетельгейзе тем самым символом и мифом, в котором нуждалась Армия Света.

— Я знаю, что все надеются на мои силы. И сам верю, что они были даны мне для спасения Света, иначе не могло и быть. Но вместе с тем я знаю, что мы не перенесем новой Великой войны.

— Ты поэтому приказал не отвечать на атаки Тьмы?! — всплеснула руками Бетельгейзе. — Предлагаешь совсем не воевать с Темной армией? Это лишь скорее уничтожит Эквилибрис! Они нас уничтожат!

Его недолгое молчание насторожило ее, в комнату будто задул морозный ветер.

— Скажи, Бетельгейзе, ты мне веришь?

Раньше Бетельгейзе даже представить бы не смогла, что окажется здесь, разговаривая с Антаресом, смерть которого никогда до конца не признавала и была готова отдать собственную душу, только бы вернуть его ради всеобщего блага.

Ради этого Бетельгейзе смотрела в бездну Обливиона.

— Я верю тебе настолько, что, если ты скажешь мне идти в пустоту, потому что там нас ждет Утопиум и вечные реки дурмана, — я пойду.

Впервые с их встречи его губы тронула едва заметная улыбка.

— Спасибо. Я благодарен судьбе, что мы связаны кровью. Без тебя все это бы смотрелось куда сложнее. — Антарес вряд ли заметил, как округлились ее глаза. — Тогда я попрошу тебя поверить мне еще немного. Все, что я делаю, — на благо не столько Армии Света, но его народа. Я не допущу новой Великой войны, что может стать последней. Но здесь, на самом сломе Эквилибриса, нас ждет исход всех минувших эр.

Глава LII

Больше никогда

«Я посвятил всю свою жизнь Свету и не знаю, заслуживаю ли ее теперь. Но иногда мне кажется, что я всегда оставался во мраке. Том самом, из которого не смог выбраться в детстве. Возможно, он настиг меня, обратил все, что было для меня ценно, в пыль. То, кем я был, что делал, каждая жертва — все это теперь не важно, верно? Все перечеркнуто. Хотел бы я иметь смелость покончить со всем, но подобная смерть тоже не выход. Мне нужно найти способ умереть героем в глазах друзей. Я должен погибнуть за Свет. Это единственный шанс, при котором моя жизнь будет хоть чего-то стоить. Мелко и жалко — но за ту сторону, за которую я всегда воевал вместе с остальными. За сторону, которая важна им. Не так страшна смерть, как правда, способная открыться протекторам. Это все ведь не моя вина. Они увидят во мне монстра. Я так боюсь обнаружить ненависть в их глазах. Но даже если Ханна нашла в себе силы простить такого, как я, вероятно, они найдутся и у меня? Перед самым концом. Я больше не вынесу этого. Оно съедает меня изнутри. Нет, не мрак меня уничтожил. Я сам себя убил. В тот самый момент, когда из собственной гордыни и отчаяния решил, что стать прежним еще возможно. Во что бы то ни стало. Словно бы исцеление оправдало кровь на моих руках. Я правда стал чудовищем. Что же я делаю? Свет, почему ты от меня отвернулся…»

Это были записи, обнаруженные в комнате Дана. Не прощальная записка — скорее, оправдание перед тем, кем он был и кого потерял. Множество заметок вырисовывали вопль отчаяния. Вопль, обращенный в пустоту.

С его ухода прошло две недели.

Мы были ровно на том же месте, где Дан развеял прах Ханны.

— Дан стал таким, потому что спас меня. Еще давно, когда нас схватили падшие на их базе. Шакара пыталась провести надо мной операцию «Вознесение», хотела увидеть, что произойдет, соедини она эссенцию звезды и дэлара в одном теле. Те части души, что определяют расовые различия производимого эфира. Теперь я это знаю благодаря ее документам. Дан тогда вытащил меня в последнюю секунду, но, как оказалось, подставился сам. И его душа стала видоизменяться под дэлара. Тогда к нему пришла Шакара и предложила помощь. Судя по ее последним записям, вот-вот должно было завершиться полное обращение. Возможно, в битве с Ранорием Дан истратил последний запас Света. Он теперь не наполовину эквилибрум, а целиком дэлар. В этом его уникальность. Шакара предрекала, что он потеряет кровное оружие, квинтэссенцию, метку. В конце концов — себя. Дан, как и я, мучился, когда перевоплощался. Проходил через те же стадии, но больнее. Я не видел этого, потому что сам был не в состоянии, а другие думали, что Дана ссылают из Соларума за проколы или что он в долгом накопленном отпуске. А он был у падших, обращался. Дан доверился Шакаре из отчаяния. Боялся, что мы всё узнаем. Дан так страшился пасть в наших глазах, что пал сам. Приземленный, ставший полноценным дэларом. Венец творения Шакары. Он пытался продолжать жить нормально, убеждал себя, что есть шанс спастись, — стоит только следовать советам падших. Шакара поставила ему манипуляцию на душу, чтобы мы ничего не заметили. Ему пришлось обманом делать себя невидимым для Соларума. Хотя всего одной ошибки хватило, чтобы Ламия заметила и начала копать. Ламия никогда не ошибалась. Она бы не допустила неправильного содержания сплита. А Дан, похоже, на какой-то момент потерял контроль в Соларуме. Он зашел так далеко, что просто не мог остановиться. Признание поражения значило бы, что смерти друзей были напрасными. Пострадали не только Ламия и Нерман. Он также понимал, что Тисус вышел на его след, потому хотел заставить его замолчать. — Я перевел дух. — И только сейчас мне стало понятно: Шакара хотела передать документы именно мне, потому что я был там, на «Вознесении». Вместе с ним. Она постоянно говорила, что он помог мне. Твердила об ошибке. Он же был моим другом. По ее мнению, я был обязан догадаться.

Я больше не знал, что добавить. Слова казались бессмысленными. У меня не было сил ни на что с того дня. Я до сих пор даже ходить мог с трудом, только с костылем — мышцы будто задеревенели и плохо слушались. Аданная грозилась еще месяцем на восстановление перелома ребер и очищение после пакостной манипуляции, но Сириус давал надежду на пару недель за счет звездной регенерации.

Сара привела меня сюда. Сказала, что постоянно торчать в душной комнате вредно. Теперь она сидела у самого края обрыва и рвала траву.

— А Грей? Как он смог обратиться в такое чудище?

— В записях говорится лишь, что Шакара, спасая его от смерти, разделила осколки. Опыт, подобный тому, что она сделала