Весной умер друг и сосед Макса Хендрик Виллем ван Лоон. В ту же неделю Колонел Джон Уильям Томасон,[288] автор и иллюстратор таких книг Scribners, как «Сомкнуть штыки»[289] и «Джеб Стюарт»,[290] умер в госпитале Наваль в Сан-Диего в возрасте пятидесяти одного года. Летом Перкинс был опечален известием о тяжелой и прогрессирующей болезни близкого друга, драматурга Эдварда Шелдона. Шелдон, которого Макс знал со времен Гарварда, вот уже пятнадцать лет был прикован к постели из-за артрита. Теперь болезнь сделала его глухим, немым, слепым и практически парализовала. Он существовал в ужасном однообразии темных беззвучных дней.

А затем здоровье и самого Перкинса начало ухудшаться так, что он больше не мог это игнорировать. Неожиданно его руки и лодыжки тревожно распухли. Врач предположил, что причиной, возможно, стало переутомление. Перкинс сказал, что не чувствует себя уставшим, хотя и замечал, что читает уже совсем не так внимательно, как раньше. Его уговорили взять отпуск, и все две недели, что он длился, Макс практически постоянно спал.

У Перкинса была прабабушка, которая частенько говорила: «Ужасно это – быть больным», и он всегда делал вид, что верит ей. Теперь же у Луизы появилась возможность заставить его пройти медицинское обследование. К его немалому удивлению, результаты были довольно неплохи. Не было ничего по-настоящему ужасного – только сильное переутомление. Но врачи были обеспокоены тем, что треть его рациона составлял алкоголь, причем практически на пустой желудок.

В последнее время Макс становился все более привередлив в еде. Он проявлял небольшой интерес даже к своим фаворитам – грудке цесарки и специальным блюдам отеля Ritz из оленины. Луиза изобретала и готовила невероятно заманчивые вещи, но он никогда их не ел. Двое его младших девочек, Джейн и Нэнси, составили список продуктов, которые он согласился бы съесть, если бы они оказались у него перед носом, и вынудили его поставить под ним свою подпись. Это был, вероятно, единственный контракт, который он умышленно сорвал. Доктор выписал ему витамины и не больше двух коктейлей в день. По выходным Макс грешил, выпивая третий. Они помогали ему меньше задумываться о своем одиночестве.

«Теперь все происходит слишком быстро, а “Джон Ячменное Зерно”[291] неплохо замедляет этот процесс. Я всегда думал, что, когда состарюсь, опущусь до гашиша, который полностью уничтожает чувство времени и погружает вас в вечность», – написал он Марджори Ролингс.

Ко всеобщему удивлению, Макс, вернувшись на службу, заявил, что недавнее истощение наполнило его решимостью взять наконец настоящий отпуск. Он решил взять его в октябре и навестить дочь Пэгии, живущую в Альянсе, штат Огайо. Ее муж купил двух лошадей для верховой езды, которым требовалась тренировка.

«Это как раз то, чем я бы хотел заняться. Первая за много лет идея провести отпуск, которая кажется мне интересной», – написал он миссис Ролингс. Однако ближе к октябрю Макса сразил другой недуг – экзема, которая широко распространилась с его лодыжки и мешала ему путешествовать. И снова врачи сказали, что он слишком измотан.

– Я в полном порядке, – протестовал Макс, но в то же время признавал в письме к Марджори Ролингс: «Мне становится все хуже, хуже и хуже».

Он вспоминал, как Артур Трейн однажды сказал ему: «Никогда не меняйте своих привычек». Теперь он клялся, что именно изменение привычек по просьбе какого-то доктора и вызвало болезнь. Он отменил отпуск, вернулся к работе и стал есть и пить, как и прежде, возобновив обычные для него четыре или пять бокалов мартини в день. Весной 1944 года Scribners опубликовало роман Тэйлор Колдуэлл «Последний час».[292] Обстановка, описанная в книге, напоминала ту, в которой жил сам Макс. Главным героем романа был седовласый мужчина с холодными голубыми глазами, выходец из Новой Англии, пуританин по имени Корнелл Т. Хоукинс, редактор, не расстающийся со своей обветшалой шляпой. Описывая его кабинет, мисс Колдуэлл в точности описала кабинет Макса:

«Здесь не было никакой претенциозности: ни толстых ковров, ни прекрасной мебели, которая могла бы произвести впечатление на обывателей. На треснувшем столе громоздились груды рукописей, теснились переполненные пепельницы и то тут, то там валялись карандаши и ручки. Пол был грязным и потертым. Кресла на скрипящих ножках – сдвинуты к заплесневелым стенам. И все же именно среди этого беспорядка, неопрятности и пренебрежения к элегантности и рождались на свет лучшие произведения благороднейшей литературы. Сам воздух в комнате вокруг этого человека был наполнен солнечным светом, величием и простотой. Возникло чувство, что даже самого юного и несмелого автора здесь примут с такой же вежливостью и вниманием, как самого известного и популярного, который может похвастаться десятью или двадцатью книгами с крупными тиражами».

Перкинс был в восторге от описания, но боялся, что вся эта детально описанная грязь может отпугнуть некоторых авторов. Он поручил мисс Викофф проследить, чтобы был произведен капитальный ремонт. Даже после этого офис едва ли можно было назвать элегантным, но этого оказалось достаточно, чтобы Макс чувствовал дискомфорт. Однажды он сказал Малкольму Коули: «Повезло, что мне удалось избежать ковра на полу».

К середине сороковых в американской литературе преобладала тема Второй мировой войны. Например, уже в 1944 году семь из десяти самых читаемых произведений документальной литературы были о войне – начиная с удивительных фронтовых хроник Боба Хоупа[293] и заканчивая военными репортажами Эрни Пайла.[294] Они продавались сотнями тысяч экземпляров, но на само книгоиздание война оказала негативное влияние. К примеру, ощущалась нехватка бумаги, из-за чего было крайне трудно запасать книги на складе. Чтобы быть уверенным, что ее хватит для печати бестселлеров, книг, которые компенсировали аренду складских помещений, Перкинсу приходилось урезать расход на менее продаваемые книги. И вот он снова говорил молодым авторам то же, что был вынужден сказать Скотту Фицджеральду двадцать пять лет назад, когда отказывал «Романтическому эгоисту», – что Scribners не в состоянии потянуть рискованные предприятия. Это было очень больно. Состояние книжного бизнеса практически повергало Перкинса в депрессию. Культурные ценности менялись, и чисто литературные произведения теперь были не в чести. Новый мир, в котором правили материальные ценности и целесообразность, разъедал сообщество серьезной читающей публики.