Корнадес дал себя убедить. Он посетил святые места в Испании, затем отправился в Италию, и два года ушло у него на паломничество. Госпожа Корнадес провела все это время в Мадриде, где поселились её мать и сестра.

Вернувшись в Саламанку, Корнадес нашел свой дом в образцовом порядке. Жена его, ставшая ещё прекрасней, чем когда бы то ни было, весьма услаждала его существование. Спустя два месяца она ещё раз съездила в Мадрид, чтобы посетить мать и сестру, после чего вернулась в Саламанку и осталась там уже навсегда, тем более, что герцогу Аркосу вскоре доверили пост посла в Лондоне.

Тут кавалер Толедо сказал:

— Сеньор Бускерос, я не намерен позволить тебе продолжать, но я непременно должен узнать, что же в конце концов произошло с госпожой Корнадес?

— Она овдовела, — ответил Бускерос, — после чего вторично вышла замуж и с тех пор ведет себя самым примерным образом. Но что я вижу? Вот и она сама направляется в нашу сторону, и, если я не ошибаюсь, идет прямо к твоему дому.

— Что ты говоришь? — вскричал Толедо. — Но ведь это госпожа Ускарис. Ах, подлая! Убедила меня, что я первый её любовник, ну, она дорого мне за это заплатит!

Кавалер, стремясь остаться наедине со своей возлюбленной, поторопился спровадить нас.

Наутро мы собрались в обычное время и, попросив цыгана, чтобы он благоволил продолжать рассказ о своих приключениях, получили следующий ответ:

Продолжение истории цыганского вожака

Толедо, узнавший подлинную историю госпожи Ускарис, в течение некоторого времени забавлялся, рассказывая ей о некой Фраскете Корнадес, как о женщине, приводящей его в восторг, как об особе, с которой он рад был бы познакомиться, ибо только она одна могла бы его осчастливить и привязать к себе, чтобы он окончательно остепенился. Наконец ему наскучили любовные ласки, так же, как и сама госпожа Ускарис.

Семейство его, бывшее весьма в чести при дворе, выхлопотало ему кастильское приорство, которое тогда как раз оказалось вакантным. Кавалер поспешил на Мальту, чтобы получить новое назначение, я же потерял единственного покровителя, который мог бы помочь мне расстроить коварные замыслы Бускероса, направленные против моего отца. Я вынужден был оставаться бездеятельным наблюдателем этой интриги и никак не мог ей воспротивиться. Вот как все происходило.

Я уже говорил вам в начале моего повествования, что отец мой каждое утро, желая насладиться свежим воздухом, сиживал на балконе, выходящем на улицу Толедо, затем перебирался на другой балкон, который выходил в переулок, и как только замечал напротив соседей, тотчас же приветствовал их, говоря «агур». Неохотно возвращался он в комнаты, если ему не удавалось приветствовать соседей. Последние, чтобы его долго не задерживать, обычно любезно и поспешно отвечали на его приветствие; кроме этого, он не имел с ними никаких отношений. Эти учтивые соседи, однако, съехали, и место их заняли дамы Симьенто, дальние родственницы дона Роке Бускероса. Госпожа Симьенто, тетка, сорокалетняя особа с прекрасным цветом лица и сладостным, но благоразумным взором, и барышня Симьенто, племянница, рослая, волоокая девица со стройным станом и точеными плечами. Обе женщины въехали, как только квартира освободилась, и на следующий день мой отец, выйдя на балкон, был очарован их пленительной внешностью. По своему обыкновению, он поздоровался с ними, они же поклонились ему как можно учтивее. Этот сюрприз доставил моему родителю несказанное наслаждение, тем не менее он удалился в свои покои, а вскоре и обе женщины также удалились к себе.

Взаимный обмен любезностями длился всего неделю, по прошествии которой отец мой обнаружил в комнате барышни Симьенто некий предмет, который в величайшей степени заинтересовал его. Это был изящный стеклянный шкафчик, наполненный хрустальными баночками и хрустальными флаконами. Одни из них, казалось, содержали в себе какие-то яркие краски; другие — песок, золотой, серебряный и голубой; наконец, третьи — золотистый лак. Шкафчик стоял перед самым окном. Барышня Симьенто в одном только легком корсаже приходила то за одним, то за другим флаконом и алебастровыми плечами своими затмевала великолепные краски, которые она доставала из шкафа. Что, однако, она с ними делала, отец мой не мог угадать, не имея же обычая о чем бы то ни было спрашивать, предпочитал оставаться в неизвестности.

В один прекрасный день барышня Симьенто уселась у окна и начала писать. Чернила были слишком густы; и вот она долила в них воды и развела их до такой степени, что они сделались никуда не годными. Мой отец, побуждаемый свойственной ему от природы любезностью, наполнил флакон чернилами и послал их соседке. Служанка вместе с благодарностью принесла ему картонную коробочку, содержащую дюжину палочек лака разных цветов: каждую палочку украшали надписи или эмблемы, мастерски исполненные.

Родитель мой наконец узнал, чем занимается барышня Симьенто. Труд этот, напоминавший его собственное занятие, был как бы окончательным завершением деятельности, которой он предавался. Усовершенствование производства лака, согласно мнению истинных знатоков, ценилось ещё выше, чем приготовление чернил. Отец, преисполненный удивления, склеил конверт, надписал на нём адрес своими великолепными чернилами и запечатал его новым лаком. Печать вышла совершенно изумительным образом. Он положил конверт на стол и долго всматривался в неповторимое произведение рук своих.

Вечером отец отправился к книгопродавцу Морено, где застал незнакомого ему господина, который принес похожую коробочку со столькими же палочками лака. Присутствующие взяли его на пробу и не могли достаточно нахвалиться совершенством изделия. Мой батюшка провел там целый вечер, ночью же грезил только о лаке.

Наутро он, как обычно, поздоровался с соседками; он хотел сказать им даже больше, раскрыл рот, но ничего не сказал и ушел к себе в комнату, однако сел так, чтобы иметь возможность видеть, что делается у барышни Симьенто. Служанка стирала пыль с мебели, прекрасная же племянница с помощью увеличительного стекла следила за мельчайшими пылинками, а когда ей удавалось таковые обнаружить, приказывала служанке вытирать ещё раз. Отец, необыкновенно любящий порядок, увидел в соседке родственную душу и начал особенно уважать барышню Симьенто.

Я говорил вам, что главным занятием моего отца было курение сигарок и пересчитывание прохожих или же черепиц дворца герцога Альбы; однако с некоторых пор он не посвящал уже, как прежде, целых часов этому своеобразному развлечению, а высиживал за ним всего лишь несколько минут, ибо могущественное обаяние привлекало его непрестанно к балкону, выходящему в переулок.

Бускерос первый заметил сию перемену и при мне не однажды ручался, что вскоре дон Фелипе вернется к своей родовой фамилии и избавится от прозвища дель Тинтеро Ларго. Хотя я и мало интересовался финансовой стороной существования, однако все же догадывался, что женитьба моего отца ни в коем случае не может быть для меня полезна, и поэтому снова побежал к тетке Даланосе, заклиная её, чтобы она непременно постаралась помешать этому злу. Тетка моя искренне огорчилась, услыхав эту весть, и снова отправилась к дяде Сантесу; но монах-театинец отвечал ей, что супружество есть божественное таинство, которому он не вправе воспрепятствовать, что он, однако, будет настороже, дабы мне ни в чем не причинили зла.