Де-Пуант посмотрел на часы. По-здешнему — семь утра.

— Так ты говоришь, что есть дорога? — спросил французский адмирал.

— О нет, нет, тут не такое место. Это не Китай и не Индия, — ответил молодой американец. — Тут никаких дорог никуда нет. Есть какая-то ферма, кажется у губернатора, так и туда ездят на лодках.

— Есть дорога к озеру от берега и оттуда в город, совсем недалеко, на полмили, — утверждал пожилой американец.

— А правда, что меха еще не вывезены из Петропавловска? — спросил капитан «Эвридики».

— Да, все здесь, — ответил пожилой.

— И много?

— Огромное богатство, ваше превосходительство, полные амбары черных соболей.

— Так ты говоришь, что есть ферма у губернатора? Что же там?

— Коровы…

Американец сказал Никольсену:

— Я могу провести вас обходной дорогой в город через озеро. Но просил бы о вознаграждении.

— Деньги?

— Да.

Когда над гробом Прайса был насыпан могильный холм, адмирал отошел к берегу и закурил сигару, любуясь тремя вулканами на другой стороне губы. Отсюда они видны очень хорошо. Природа прекрасна… Прайс похоронен, бой окончился, два русских батальона разгромлены, и эскадра спокойно может уплыть, пока нет штормов.

Де-Пуант ласково обратился к Гикелю, своему молодому любимцу, старшему лейтенанту с «Облигадо», который на похоронах заменял своего якобы больного капитана, оставшегося на борту корабля:

— Почему вы так угрюмы сегодня, мой друг?

— На это есть глубокая и горькая причина, мой адмирал, — ответил Гикель. — Матросы рвутся в бой. Если мы уйдем отсюда, не уничтожив эту подлую ловушку, расставленную русскими, мне стыдно будет явиться на родину. Матросы воинственны, это настоящие французы.

Гикель вчера совещался с товарищами, и они решили, что он должен отправляться вместо капитана на похороны Прайса и, пользуясь расположением адмирала, сказать ему все прямо.

— Я не один такого мнения. Теперь, когда американцы показывают, что есть дорога, я полагаю, что падение Петропавловска зависит только от нас.

Адмирал неприятно поражен. Он заметил: все окружающие слушали Гикеля с явным сочувствием, их лица прояснились.

В избушке Никольсен, не стесняясь присутствия адмирала, на ходу продолжал допрос в нужном ему духе.

— Какая дорога, вы говорите, дает возможность нам обойти врага и ворваться в город там, где он нас не ждет? Чертите, — велел Никольсен.

Американец стал объяснять.

— Есть тут укрепления? — спросил Никольсен, показывая на карту.

— Нет, кроме четырех пушек на берегу под горой.

— Их можно сбить?

— Да, стрельбой в упор по прислуге.

— Откуда ты это все знаешь? Ты служил в каком-нибудь флоте?

— Нет… — уклончиво ответил пожилой американец и ухмыльнулся. — Только слыхал, как служили другие.

«Видимо, дезертир, заработать хочет», — подумал адмирал, чувствуя тут себя чуть ли не посторонним. Говорилось все для Де-Пуанта. Никольсен давал ему бой. Стыдно сейчас старому адмиралу. Он чувствовал, что все эти офицеры рвутся в бой и видят в нем помеху. Но Де-Пуант умел владеть собой. Он сам стал расспрашивать американца. Потом он приказал:

— Отправьте их ко мне на фрегат.

Де-Пуант поблагодарил Никольсена. Все оживились. Кажется, успех…

Прибыв на фрегат, Де-Пуант потребовал к себе капитанов на военный совет.

Он объявил, что обстоятельства переменились и, как только на судах все будет исправлено, начнется новый штурм Петропавловска.

«Но ничего хорошего быть не может, — думал адмирал. Его задели за живое, и он решился. Он тоже солдат и готов умереть. — Жалкие мальчишки, не хочется им носить головы на плечах. Но теперь я буду строг с ними, больше никаких церемоний».

Никольсен очень рад. Он только этого и желал.

Он предложил свой план.

Утром Де-Пуант приказал привести к себе русскую женщину.

— Я отпускаю тебя с детьми на берег, — заявил он.

— Батюшка милостивый! — кинулась Пелагея адмиралу в ноги.

Де-Пуант смотрел, как она кланяется, велел поднять ее, еще раз сказал, что отпускает вместе с детьми. Но она не уходила.

Переводчик снова объяснил ей все. Она тупо смотрела на адмирала. А адмирал как-то выжидающе смотрел на нее.

— Ну что же тебе еще? — спросил он.

— А мужа-то? — сказала Пелагея.

— А муж, как пленный, останется у нас.

— Аи, да что же это! — закричала женщина. — Да я одна не пойду, отца у детей отнимаете.

Она заголосила, слезы лились из ее глаз.

— Ну что тебе твой муж?.. Ну, успокойся, кончится война, и он вернется, — улыбаясь говорил адмирал.

Но Пелагея не хотела слушать. Де-Пуант приказал привести Усова.

— Я еще вчера решил освободить твою семью, — сказал адмирал, когда ввели матроса. — И вот она свободна.

— Премного благодарен, ваше превосходительство.

Усов взглянул в глаза Пелагеи. Старый француз встал между мужем и женой.

— Ну вот она говорит, что не хочет идти на берег одна, — подмигнул старому квартирмейстеру адмирал. — Что ты скажешь?

— Что же я скажу, ваше сиятельство… Милости прошу, отпустите ее.

— Я слыхал, ты вчера рассказывал команде, что участвовал в спасении французского китобойного судна?

— Так точно.

— Благодарю тебя! Французы всегда помнят благородные поступки… Ну вот твоя жена рыдает и не хочет идти на берег и говорит, что кинется в воду, если я тебя не отпущу. Разве она так любит тебя? Ведь ты старик, такой же, как я, а она молодая.

— Не могу знать, ваше сиятельство.

— Сколько тебе лет?

— Третьего года рождения, ваше сиятельство.

— Пятьдесят один год, ваше превосходительство, — перевел поляк.

— Ну, еще опасный враг, — сказал адмирал переводчику.

— Твое счастье, что твоя жена так любит тебя! — обратился он к Усову. — Я уступаю просьбе любящей жены и молодой матери, которая желает сохранить отца своих детей, — строго и серьезно сказал адмирал, показывая, что шутки окончены. — Я отпускаю тебя. Но за это ты должен будешь исполнить мое поручение.

Он встал, перешел к столу и достал конверт.

— Подойди сюда, передай вот это письмо твоему адмиралу Василию Завойко. Передай ему лично в руки.

— Рад стараться, ваше сиятельство!

Адмирал улыбнулся:

— И передай всем твоим товарищам на берегу, что когда мы возьмем Петропавловск, то сразу отпустим всех пленных к их семьям, как и тебя.