— А Киселев тоже семейный, и у него ребятишки есть, — заговорила Пелагея и стала просить адмирала за Киселева.

— И ты знаешь его? — спросил адмирал у ее мужа.

— Как же, даже очень хорошо знает, — ответила Пелагея.

— Это не тот молодой и красивый парень со шрамом на скуле? — спросил Де-Пуант.

— Да, вот именно, — подтвердила Пелагея.

— Что же ты за него беспокоишься? Тебе мало, что я отпускаю мужа, так ты хочешь, чтобы я отпустил тебе и друга?

Адмирал, ласково улыбнувшись, кивнул, и пленных вывели. Через полчаса французская шлюпка под белым флагом доставила Усова с его женой и детьми и Киселева на берег.

Никольсен был возмущен. Русские были на эскадре, все видели, вокруг них все время толпились болтливые матросы фрегата. Они расскажут про смерть адмирала, про похороны, про неисправности на судах, причиненные бомбардировкой. Все это следовало скрыть. И держать их надо было не в жилой палубе, а в карцере, отделить совершенно от людей на судне.

Но Никольсен ничего не сказал адмиралу. Он лишь заметил кратко, что могут быть доставлены на берег сведения об эскадре.

Де-Пуант держался иного мнения. Он желал утишить ярость защитников города. Пусть знают, что пришел благородный противник, который бесстрашен в бою, но щадит тех, кто сдается. Это им сбавит пыла и затруднит русских офицеров, которые всегда, как говорят, рассказывают своим солдатам басни о врагах, изображая их страшилищами. «Отправка женщины с детьми на берег послужит на пользу и в случае победы, и в случае неудачи», — предполагал Де-Пуант.

«Очередная глупость и ошибка, — думал Никольсен, — и исправлять все это придется опять англичанам».

Он поехал с двумя офицерами к себе. Три англичанина с большими лицами, как три лошади в мундирах, сидели на корме. Матросы гребли.

А Де-Пуант курил сигару и прогуливался по юту. Его офицеры довольны, что их адмирал переменил решение.

Битва началась так, как и желали того молодые офицеры союзного флота, требуя решительных действий. Утро — необычайно чистое, и вообще такие дни, как в это лето, — редкость на Камчатке. Горы и заснеженные вершины вулканов видны отчетливо. Близка осень.

Матрос Джон Слэйв, с утра умывшись, привел себя в порядок, помолился, вычистил мундир, ружье вычищено еще вчера. Патроны, кинжал с собой. Ремень затянут плотно. Джон — лихой моряк, смел в штыковом бою, стрелок отличный, грамотен, работал когда-то на заводе у машины. Пастор сегодня сказал матросам хорошие слова. Дело предстоит очень серьезное. Джон готов стрелять и колоть. Грабить он не собирается. Это не по его части. Но интересно посмотреть, что в городе! Паркер окликнул его:

— Приказано взять с собой кандалы. Положи их в ранец.

— Слушаюсь!

— Когда крикнут «кандалы», немедленно явишься ко мне.

— Слушаюсь!

На фрегате «Президент» лейтенант в черном мундире с саблей наголо командует огнем. Матросы, назначенные в десант, тихо ждут. Разрешено сидеть, но некоторые не могут от волнения, хотя скрывают это. Рядом с «Президентом» на шпринге фрегат «Форте». Оба фрегата бьют в упор по русской батарее на седловине горной цепи. Уже сметены все деревья вокруг батареи, перепахана земля. Принят был тот же способ, что в первом бою при уничтожении Шаховой. Теперь батарея на седловине уничтожается двумя фрегатами сразу.

Неравная схватка, какая-то беспощадная молотьба по берегу. Там все летит вверх. Люди падают один за другим. Но еще держатся, упорные! Английские артиллеристы, рослые или низкие, но плотные, с бакенбардами, с усами, действуют сегодня с большим воодушевлением. Они работают, как на заводе у печей. А между тем уже подняли и начинают строить десант. Там много рослых, видных матросов.

Командует лейтенант Паркер. Вот уже с примкнутыми штыками солдаты морской пехоты и матросы ждут сигнала к посадке в шлюпки…

«В прошлом бою мы чуть не потерпели поражение, — думает Паркер, — но это была лишь генеральная репетиция». У Паркера была знакомая артистка в Плимуте, и он слыхал, что если генеральная репетиция неудачна, то спектакль будет иметь успех. Возможно! Люди, испытавшие неудачу, так насторожены, так полны сознания опасности, что в решительный миг силы их удваиваются.

Это ощущение сознания опасности было написано на лицах и офицеров и матросов. Матросы сильные, умелые в бою, прекрасно обращаются с новейшим оружием, знают цену себе; в штыковом бою, видимо, будут смелы, освоили все приемы. Достоинство и гордость не позволяют им бежать. Выкормлены хорошо. Бекон и порридж — утром, на обед — тоже мясо и уксус. И их очень мало в лазаретах. Почти все глубоко религиозны, на корабле масса Библий разного формата. Немного, но есть у многих собственные книги по разным отраслям знаний, есть и развлекательные. Почти все хотят стать унтер-офицерами. Для этого надо служить честно, лучший случай выдвинуться — бой. Хотя те, кто служит давно, не рвутся в бой. Раздается команда. Сердце у Джона немного екнуло и забилось сильней. Право, не хотелось бы лечь в могилу в чужой земле. Впрочем, раз нанялся — отвечай кровью… Хочешь денег — расплата. Деньги и хорошая жизнь требуют своего. Чувствуешь себя не совсем ладно. Это до первого выстрела. Потом приходит остервенение.

— Теперь они узнают нас, — сжимая штуцер в руке, сказал Вилли, коротконогий парень, первый силач.

— Сбили батарею? — спросил Джон.

— Нет, еще держится.

Десант уже рассаживался в шлюпки за фрегатом. Но еще не выходили из-под прикрытия. Сотни весел стоят стоймя. Словно дикари на своих пирогах с копьями. За французским фрегатом такая же щетина из весел. Грозная армада сейчас двинется из-за пяти судов сразу. Кажется, русскую батарею уже добили. Но нет, слышна еще пальба оттуда.

«Нет, брат мой любимый, ты не постыдишься меня! — думал Александр Максутов в эту минуту страшного испытания. — Ты чувствовал себя виноватым, что я сюда поставлен. А надо гордиться. Нет большего счастья, как умереть за отечество!»

Максутов видел все вокруг до мельчайших подробностей, отдавал приказания, все помнил. Бруствер разбит, повсюду ничком и на спине валялись убитые. Он сам заменял наводчика. Александр отлично понимал, что, чем дольше продержится батарея, чем больше залпов примет она на себя, тем легче будет защитникам города… Вот уж действуют из десяти только два орудия. Пот заливает красное лицо Александра. Мундир его промок и почернел от пота.

Залп. Снова земля, осколки. Уж слишком силен этот удар. Видимо, пятьдесят или шестьдесят орудий пристрелялись, цель им ясна, она обнажена, лес и кустарник вокруг уничтожены.

Максутов подхватил зажженный фитиль из руки упавшего солдата. Орудие выстрелило, но Максутов почувствовал глухой удар, что-то тряхнуло и отбросило его. Боли не было, было какое-то ужасное потрясение. Он увидел, что рука его оторвана вместе с рукавом. Но не та, что держит фитиль.