опор, не цепляюсь судорожно за луку, не заваливаюсь то на одну, то на другую сторону седла, — то есть опытный всадник, чего же более?

Но макар! Как я мог в двенадцать лет стать макаром?

Все знают — этому нельзя научиться. Надо просто дорасти. Быть взрослым и состоять в родственных связях с женихом и невестой.

Для ясности скажем: макар — это тот, кто приглашается на свадьбу, кто составляет свадебный поезд. Тот стреляющий, скачущий шумный кортеж, который сопровождает свадьбу. Кто же такому заморышу, как я, маленькому, худенькому сосунку, позволит нос совать в дела взрослых?

Смешно даже. Свадьба, шумная, пышная, армянская свадьба и нате: какой-то заморыш. Что такое армянская свадьба, да еще карабахская, вы наверняка уже прослышаны: сплошной домострой. Невесту так просто из дома не выпустят, придется жениху раскошелиться, выкупить ее. И от мальчишек, которые преграждают путь свадебному поезду, перетягивают через улицу волосяную веревку, не отобьешься. Без солидной смазки, то есть вознаграждения, не обойтись. Я должен предупредить: все это — выкупы невесты и подкупы мальчишек на улице — лишь первые пробежки. Главное еще впереди. Взять хотя бы музыкальный аукцион. Произносится цветистый тост в честь того или другого макара, участника свадьбы, не говоря уже про царя и царевну — так называют жениха и невесту — или всего древа их родства — как же по такому случаю не кинуть смятую рублевку в тарелку, стоящую подле музыкантов: знак уважения к тому, в честь кого был произнесен тост. А танцы? Как ты можешь равнодушно смотреть, если царь и царица посреди круга, если они плавно кружатся в танце? Рублевые бумажки так и летят в тарелку…

Какой после этого может быть разговор о мальчике, пусть он трижды не сосунок и четырежды не заморыш, в роли макара? Разве не ясно, что тут какая-то передержка, желаемое наш заморыш выдал за действительность. Ни больше ни меньше!

Тем не менее, я говорю истину. Меня приглашали на свадьбу. Макаром. И никакой передержки. На то есть живые свидетели.

Раскроем скобки: для того, чтобы быть приглашенным, надо было отвечать одному весьма существенному требованию — иметь хорошего коня и быть умелым наездником. По этим требованиям я вполне подходил. У дяди, который долгие годы заменял мне отца — настоящий отец был в ссылке, — было несколько выездных коней под английским седлом, а к верховой езде я имел особое пристрастие, которое кончится для меня плачевно. Я свалюсь с разомчавшейся лошади, сломаю себе руку, которая срастется с укорочением. А что касается возраста… то мне спускали. То ли из-за дяди — он был богатым человеком, из почтения к нему или лести. То ли потому, что, сызмальства приученный к верховой езде, внушал доверие взрослым; они были спокойны за меня, в нужную минуту лицом в грязь не ударю; честь Норшена не уроню.

Чья сторона возьмет верх, что-нибудь значило для взвинченного самолюбия карабахца.

Вот, собственно, те обстоятельства, благодаря которым я рано приобщился к азартной верховой езде, скачкам на свадьбах, стоившим моей матери многих слез и страданий. У мамы были основания беспокоиться за меня. После одной такой скачки мою бабушку, еще молодую женщину, — я ее не помню, — принесли мертвую: она слетела с коня, сломала позвоночник. Бабушка Заруи была известна во всей округе. Образ бабушки, как ее рисуют предания, я описываю в другой книге. Здесь же я напомню о ней лишь в связи со страхами мамы за меня. И еще, чтобы читатель был предупрежден, знал.

По обычаю, свадьба должна состояться в доме жениха. От макара требовалось торжественно перевести невесту из дома родителей в дом жениха. А если невеста и жених из разных сел, сами понимаете, без скачек не обойтись: макары со стороны невесты и жениха мерялись силами.

Было это в селе Нахчиваник. Наш односельчанин женился на девушке из этого села. Сами понимаете, если жених уважает себя, чтит высоко незапятнанное имя Мецшена, каких должен приглашать макаров! Набралось до двадцати всадников, на тугоуздых горячих конях, должно быть не меньше нас переживающих за судьбу предстоящих скачек.

Самым маленьким среди макаров был я, конечно. Мне тогда и двенадцати не было.

Нашим макар-баши — главным макаром свадебного кортежа — был Бениамин Оганян, мой родич. Высокий, красивый, в заломленной назад папахе, на белом рвавшем удила коне, который слыл лучшим скакуном во всей деревне.

Когда церемония с выкупом невесты из дома, смазкой мальчишек, по обрядовой привычке перерезавших путь свадебному поезду веревкой, была закончена, заиграла музыка и в круг влетел всадник, уже немолодой, несколько даже грузный, в папахе, надвинутой на самые глаза, должно быть макар-баши с невестиной стороны, и потребовал соперника. Так полагается для затравки. Длинноногий поджарый жеребец плясал под ним, хищно вздувая ноздри.

Всадник, несмотря на немолодой возраст, выглядел заправским кавалеристом. В левой руке — уздечка, в правой — хлыст. Корпус чуть-чуть с наклоном вперед, ноги в стременах, без нажима. По всему видать — собаку съел на скачках.

Мы все были на конях — макары одной и другой стороны. Кони под нами от нетерпения мелко дрожали. Они хорошо понимали, что их ждет.

Я едва сдерживал своего такого же, как я, маленького, но задиристого жеребца — полукровку, готового понестись очумело вскачь.

Мы ждали. Вызов должен принять Бениамин. Какой может быть разговор? Он среди нас главный. Наш макар-баши. Ему и начинать.

Но он медлил. Всадник еще раз объехал круг, зазывая противника.

Ко мне подъезжает Бениамин. Шепчет на ухо, слегка наклонившись ко мне:

— Отзовись. Прими вызов! Посмотрю, что за джейран, какой у него ход.

Я обомлел. Хорошо сказать — прими вызов. Он в два счета обскачет меня. Не конь под ним, а молния, настоящий джейран. Всю жизнь мечтал о таком позоре. Иди сразись сам! Нечего прятаться за спину маленького.

Но я ничего ему не сказал. Только кивнул головой.

Когда противник еще раз вызвал соперника, я, ударив пятками по бокам полукровки, влетел в круг. Страха теперь не было. Одно нестерпимое желание скорее схлестнуться с взрослым джигитом охватило меня. И я ждал этой встречи страстно, тщеславно!

Нахчиваникский макар-баши посмотрел на меня, сперва удивился, потом страшно разгневался, что ему подсовывают соперника, которому в пору дудки дуть.

Я поднял свечой своего жеребца. Тугоуздый упрямец, он еще умел слушать руки хозяина. Противник мой во все глаза смотрел то на дыбом стоявшего коня, то на меня, слившегося с ним.

— Да кто ты будешь родом, желторотый? Каких ты кровей? — крикнул он мне, смягчившись.

Я назвался. Противник мой просиял.

— Внук Заруи? Орел, значит.

Потом добавил:

— Дядю твоего не очень уважаю. Богатых хлебосолов не терплю.