Дверь открыл Йэн. Вирджиния поцеловала его с холодным, гадливым чувством и поднялась наверх.

– Я думала, ты выпроводишь его, – сказала она Кирсти.

– Так я и сделаю. Убирайся, Йэн, нам надо поговорить.

– Должен ли я напоминать вам, что являюсь вашим прямым начальником?

– О боже, как мне надоела эта дурацкая шутка!

– Я вижу, ты с багажом.

– Да. Кирсти, могу ли я остановиться у тебя ненадолго?

– Да. Ненадолго.

– Пока Триммер не уберется за границу. Он говорит, что получил предварительное распоряжение быть готовым к поездке в какое-то место, куда, слава богу, не может взять меня с собой.

– Я всегда надеялся, – сказал Йэн, – что в конце концов он понравится тебе.

– Я старалась два года.

– Да, ты старалась не жалея сил. Вполне заслужила отдых. Ну что ж, пожалуй, оставлю вас вдвоем. Думаю, что вернусь довольно поздно.

При этом заявлении ни одна из женщин не проявила никакого сожаления. Йэн спустился вниз и вышел в темноту.

– В доме нет ничего выпить, – сказала Кирсти. – Может быть, пойдем куда-нибудь?

– А кофе?

– Это-то у меня найдется.

– Тогда посидим дома.

– Есть тоже почти нечего. Осталось лишь немного трески.

– Никакой трески. Спасибо.

– Послушай, Вирджиния, ты чем-то сильно расстроена.

– Полная апатия. Что случилось со всеми? Лондон всегда был полон закадычных друзей. Теперь же мне просто кажется, что я никого не знаю. Ты представляешь, после того как убили моего брата, у меня не осталось в живых ни одного родственника.

– Дорогая, мне очень жаль. Я не знала. Я даже не знала, что у тебя был брат.

– Его звали Тим. Он на пять лет моложе меня. Мы никогда с ним не ладили. Его убили три года назад. У тебя так много детей, Кирсти, есть родители, кузены. Ты даже не можешь представить, как горько быть совсем одинокой. У меня в Швейцарии мачеха. Она никогда не жаловала меня, да я, так или иначе, и не могу добраться до нее. Я просто в ужасе, Кирсти.

– Ну, рассказывай же!

Вирджиния никогда не принадлежала к числу тех, кого надо долго уговаривать поделиться своими секретами.

– Деньги, – призналась она. – Я прежде не знала, что это такое – совсем не иметь денег. Право же, это очень странное ощущение. Тим завещал все, что имел, какой-то девице. Папа как-то ухитрился не оставить мне ни пенни. Он считал, что я хорошо обеспечена.

– Но ведь мистер Трой непременно должен выложить денежки в конце концов. Американцы очень щепетильны насчет алиментов.

– И я так думала. Так мне сказали мой управляющий банком и адвокат. Вначале они считали, что дело заключается просто в некоторых трудностях обмена валюты. Они написали ему целую кучу писем, сначала вежливых, затем твердых, потом угрожающих. Наконец, около шести месяцев назад, они наняли юриста в Нью-Йорке для подачи искового заявления. Хорошеньким делом это обернулось! Мистер Трой развелся со мной.

– Но он же не мог сделать этого!

– Сделал! Все подписано и подтверждено печатями. По-видимому, у него был человек, следивший за мной и собиравший письменные показания.

– Как это отвратительно!

– Таков уж мистер Трой. Я должна была догадаться об этом, когда он начал так оскорблять меня. Мы запросили копии показаний на случай, если обнаружится какая-нибудь возможность подать апелляцию. Но это кажется маловероятным. В конце концов, все это время я не слишком строго соблюдала верность мистеру Трою.

– Вряд ли он мог ожидать этого от тебя.

– И вот, не только нет алиментов, но и превышение кредита в банке и огромный счет от адвоката. Я сделала единственно возможный шаг в моем положении – продала свои драгоценности. Эти скоты дали мне половину того, что они стоят, сказав, что сейчас их никто не покупает.

– То же самое сказали Бренде.

– А тут еще сегодня утром приключилась очень неприятная история. Среди вещей, которые я продала, была пара серег, тех, что подарил мне Огастес. Я совершенно забыла о них, а они, оказалось, лежали в старом чемодане. Больше того, решив, что я потеряла их, я сообщила об этом в страховую компанию, и мне уплатили за них. По-видимому, я совершила уголовное преступление. Но люди оказались достаточно порядочными. Они не намерены заявлять в полицию или предпринимать еще что-нибудь, однако я должна возвратить деньги – двести пятьдесят фунтов. Это не так уж много, но у меня и этого нет. Поэтому сегодня, всю вторую половину дня, я ходила повсюду и торговала мехами. Мне говорят, что их тоже никто не покупает, хотя я была уверена, что меха-то сейчас каждый захочет иметь, учитывая наступление зимы и отсутствие угля.

– Я всегда завидовала твоим мехам, – заметила Кирсти.

– Они твои за двести пятьдесят фунтов.

– Какую наибольшую цену тебе предлагали?

– Хочешь верь, хочешь нет – семьдесят пять фунтов.

– В данный момент у меня случайно есть немного денег в банке, – задумчиво проговорила Кирсти. – Я могла бы дать немного больше.

– Мне надо в три раза больше.

– У тебя должны остаться и кое-какие другие вещи.

– Все, чем я владею, находится внизу, в твоем холле.

– Давай пойдем посмотрим, Вирджиния. У тебя всегда было так много вещей. Я уверена, мы сможем подобрать что-нибудь. Например, портсигар, которым ты сейчас пользуешься.

– Он сильно помят.

– Но раньше он был хорош.

– Мистер Трой, Канн, тысяча девятьсот тридцать шестой год.

– Уверена, что мы найдем достаточно, чтобы набрать двести пятьдесят фунтов.

– О Кирсти, ты просто утешение для девушки в беде.

Так обе женщины, начавшие выезжать в свет в один и тот же год и жившие совершенно различной жизнью, одна – такой расточительной, другая – такой умеренной и бережливой, разложили вещи Вирджинии на обшарпанной софе и провели весь вечер, как цыганки-барышницы, рассматривая и оценивая немногие уцелевшие трофеи десятилетия соблазнительной женственности; затем обе пошли спать, успокоенные каждая по-своему и довольные заключенной сделкой.

Гай чувствовал себя так, будто ему преподнесли подарок в день рождения, впервые неизвестно за сколько лет. Карточка с его фамилией, выскочившая из электронного комплектатора личного состава, подобно билетику с судьбой из автомата на пляже, подобно настоящей реальной удаче – выигрышу в лотерее или тотализаторе на бегах, вызвала приятное возбуждение, какое он чувствовал разве только в первые дни службы в алебардийском корпусе или в первые минуты на земле неприятеля в Дакаре, возбуждение, похожее на чувство раскрепощения, охватившее его после передачи наследства Эпторпа Чатти Корнеру или в госпитале в Александрии, когда он нарушил свое долгое молчание. Это были памятные события в его армейской жизни. Все они произошли в первые два года войны; после них он потерял надежду на появление новых ярких событий. Теперь его надежды воскресли. Значит, и для него есть еще место где-то за пределами бесплодной рутинной службы в штабе особо опасных операций.