– По-моему, – осторожно произнес я, – если этот самозваный поэт… да-да, самозваный, потому что во времена неназываемого, того, чье имя предано забвению, но чьи стихи все еще на слуху на всем благословенном Юге и даже в землях северных варваров, называться поэтом человек мог лишь тогда, когда собрание старших товарищей давало ему такое право. А до того он был рифмоплетом, не более!

– Вейриш, выражайтесь попроще, а то у него глаза стекленеют, он не успевает осмыслить все извивы вашей речи, – шепнула мне Фергия.

– Гхм, я отвлекся, – повинился я, наблюдая, как Даллаль возвращается к реальности. Что поделать: риторике меня учили, когда и Хаксют не родился, а в те времена всё было иначе. – Я хотел сказать: этот Чайка – не чайка даже, хищная птица, которая может клюнуть до крови или выбить глаз, а докучливое насекомое наподобие слепня. Оно порой больно кусает, но если слепней не целая туча, большого вреда от этого нет. Скорее уж, его атака позволит увидеть слабое место… Слепни ведь слетаются на кровь, на грязь, не так ли? Вот и этот человек видит нечто подобное и старается осмеять, что говорит о его невеликом уме.

– Да ладно вам, если Даллаль ляпнется в навозную лужу, вы первый засмеетесь, – шепнула мне Фергия на арастенском, а я постарался сделать невозмутимое лицо:

– Тем не менее, даже слепня можно использовать в своих целях, Даллаль-шодан. Очевидно, этот самозваный поэт пускай и не слишком умен, зато обладает тем особенным зрением, которое позволяет увидеть крохотные огрехи в безупречном, казалось бы, творении. Ты же согласился: тебя он не оскорбил, а вот вороватого чиновника приложил по делу. Что касается рашудана, да продлятся его дни…

– Если хула не достигнет его ушей, он не огорчится, – перебил Хаксют. – А вот верные люди могут исправить те крохотные недочеты, о которых кричит Чайка, чтобы не к чему было придраться в блистательном облике рашудана!

– Понимаю, – сказал Даллаль и потер переносицу. Очевидно, голова у него гудела, и я его понимал: переносить Фергию с непривычки очень тяжело. – Вот только приказ о поимке этого нечестивца отдан главным советником рашудана, да продлятся его дни… рашудана, не советника!

Фергия залилась радостным смехом, я не удержался и тоже улыбнулся.

– Вижу, ты не любишь этого советника, Даллаль-шодан, – сказала она, успокоившись и хлебнув воды.

– Это не важно, – мрачно ответил он. – Главное, я должен исполнить приказ во что бы то ни стало.

– Наверно, и главному советнику досталось от Чайки? – резонно предположила она.

– Не следует обсуждать это, шади, – еще сильнее помрачнел Даллаль.

– Почему? Если уж в этом скромном убежище прозвучали крамольные, как считается, но на самом деле безобидные и глупые стихи о самом рашудане, то неужели какой-то советник не достоин такой же чести? Или, хочешь сказать, этот достойный шодан… – Фергия понизила голос и сделала страшные глаза, – намного опаснее рашудана? Что это он вершит судьбы простых адмарцев и решает, кого судить, а кого миловать?

Даллаль поперхнулся ойфом и надолго закашлялся, а я шепнул Фергии:

– Вы недурно подготовились.

– Вовсе нет. Это простейший логический вывод из сказанного… и услышанного ранее от самых разных людей, – возразила она. – Разве я не права?

– Пожалуй, – согласился я, припомнив, что ни разу не слышал доброго слова в адрес главного советника. Людям вообще не свойственно хвалить правителей, рашудана частенько бранили потихоньку, но в целом уважали, а вот этого типа… – Мне не доводилось сталкиваться с ним лично.

– Вы же известная персона, Вейриш, богатый землевладелец и торговец, разве нет? Неужели советник никогда не выражал желания пообщаться с вами лично?

– Мне всегда недосуг, – развел я руками, – либо же я в отъезде. С прежним главным советником, помню, мы играли в ша-мет и вспоминали – представьте, какая ирония! – стихи древних поэтов. Но старик умер лет двадцать назад, а с его преемником я, конечно, знаком формально, но не более того.

– Понимаю, вам было чуточку не до того… А как же ваши дела? Та же торговля? – напомнила Фергия.

– Дядя нашел прекрасных управляющих, уже не первое их поколение служит нашим семьям. Мне даже нет особой нужды вникать во всё это.

– Неплохо вы устроились! – сказала она, но почему-то посмотрела на меня с сочувствием. – Ну да мы отвлеклись… Даллаль-шодан, с тобой все в порядке? Ты больше не задыхаешься? А то, может, позвать лекаря?

– Не нужно, шади, – сипло ответил он, – всё хорошо. Это от неожиданности.

– Ты же начальник стражи, шодан! Ты ежесекундно должен быть готов отразить нападение, предотвратить дерзкое ограбление, догнать преступника… а ты так волнуешься из-за нескольких слов чужестранки, которая, быть может, вовсе ошиблась, потому что еще не разобралась, кто всем заправляет в благословенном Адмаре!

– Боюсь, шади как раз слишком хорошо всё поняла, – пробубнил Даллаль. Усы его печально обвисли (немудрено, если обмакнуть их в пиалу со сладким ойфом, волосы неминуемо слипнутся). – Но я не могу…

– Ты на службе, поэтому не имеешь права дурно говорить о начальстве? – угадал я.

– Так, Вейриш-шодан. Не нужно больше расспрашивать, и мне не придется говорить лишнего.

– Даллаль-шодан, но ведь мы разобрали стишок про рашудана и решили, что он безобиден, – напомнил Хаксют, наслаждавшийся представлением. – Может, и главного советника Чайка вовсе не обидел, а, скажем, подчеркнул какой-нибудь всем известный недостаток? Известно ведь, что люди тычут пальцами и смеются над чужими уродствами, а истинных дел и доброго сердца могут и вовсе не заметить под непривлекательной внешностью.

– Сдается мне, Хаксют-шодан, ты знаешь и это стихотворение… – протянула Фергия. – Поделись, сделай милость, не то я сгорю от любопытства!

– Не смею отказать, шади, – улыбнулся старик, откашлялся и, не обращая внимания на гримасы Даллаля, продекламировал:

– Завелся как-то средь коней адмарских, чистокровных, один скакун… Нет, не резвей и нравом не покорней. Хозяин выделил его… за масть иль за угоду? (Решения его порой зависят от погоды.) Седло блистает серебром, сверкает упряжь златом, да только видно: под хвостом не то чтобы богато… Вот вровень с лучшими из всех встал рыжий толстый мерин, да попытался взять в галоп, натужился… – Тут Хаксют деликатно пропустил недостойное ушей Фергии слово, обозначавшее непроизвольное опорожнение кишечника, и продолжил: – Вот и меси за ним навоз, грызи со зла удила, но и не думай перегнать, коль не спешишь в могилу! Мораль ты сам поймешь, дружок, раз в голове не пусто, ну а породистым коням должно быть очень грустно… Увы! Хозяйский взор давно прикован к рыжей гриве, а задница, которой мерин горд, ему весь мир застила…

Наступила тишина.

– Ну, – сказала наконец Фергия, – стихи не лучше предыдущих. Вдобавок звучат крайне