Он выплыл за дверь, бесшумный, грациозный и величественный, сияющий серебром от макушки до кончика длинной косы, от высокого воротника до подола длинного одеяния, больше похожего на мантию. И только тогда Лучано выдохнул, уткнулся лицом в ладони и сидел так, размеренно дыша, пока в мыслях не прояснилось. На сердце все равно было паршиво, но его вдруг накрыло простым и тяжелым осознанием, что предсказание Минри свершилось. Оно свершилось! Он умер счастливым, как и говорила чинка, потому что сделал верный выбор! И выиграл, получив обратно жизнь, причем свою собственную, которую теперь может строить сам! Да, у него не будет семьи и детей, для Шипов, даже бывших, это непозволительная роскошь, ну и что?! Ему ли жаловаться на судьбу?!

«Пусть только закончится эта история с Беатрис! – взмолился он неизвестно кому. – Неужели Аластор не заслужил счастье?!»

В углу послышалось сопение, и Лучано, встав, заглянул туда. Невольно улыбнулся, потом и вовсе тихо рассмеялся. В корзинке, тщательно застеленной пледом, спал Перлюрен, обнимая лапами крупный апельсин. Еще три тугих душистых плода он подгреб и почти накрыл толстым брюшком, а на мордочке читалось неописуемое блаженство и уверенность в том, что мир, где енотам достаются апельсины, безоговорочно прекрасен!

– Сладких снов, бандитто, – пожелал ему Лучано, вернулся к постели и потянул свою сумку, которая неведомыми путями тоже оказалась в спальне.

Расстегнул ее, заглянул внутрь… Мелочи, которые он собрал в Вероккье, были на месте, как и кожаный футляр с препаратами – подарок Ларци. А это еще что такое?

Лучано осторожно потянул что-то коричневое, вытерто-замшевое, знакомое так, что дыхание перехватило…

«Где твоя лютня?» – вспомнилось ему. Мастер заходил к нему в комнату, иначе не знал бы, что лютня пропала. Лучано не придал этому значения, мало ли что мастеру понадобилось… А Ларци положил ему в сумку свою тетрадь с рецептами! Яды, противоядия, безобидные косметические средства и лекарства… Итог многолетней работы! Наследство! И высший знак доверия, который возможен между учеником и учителем. Нет, между отцом и сыном! Потому что многие яды в этой тетради – Лучано это знал как никто другой! – не имеют вкуса и запаха, а главное – противоядия. Совершенное оружие, которое мастер доверил ему, не боясь, что Лучано обратит его против самого Ларци. Лучший ответ насмешкам Тино. И признание в отцовской любви…

Сидя на кровати и сжимая в руке толстую тетрадь в потертом замшевом переплете, Лучано беззвучно заплакал. Это было больно и сладко одновременно, и только сейчас он в полной мере понял слова Лоренцо о том, как кончается юность.

Как она уходит через прыжок в неизвестность, через ужас смерти, которая не страшнее сделанного назло ей выбора, через надежду – глупую и отчаянную. Через понимание, что уходящего не вернуть, но что-то идет ему на смену. Через боль, свою и чужую, через любовь, которая не приносит счастья, но дает что-то более важное и нужное. Через чьи-то вовремя сказанные слова и нанесенный удар, через полынно-лавандовый аромат запредельных троп и тихое сопение мохнатого зверя, через тепло чужих… нет, родных рук и голоса, на звук которых можно вернуться даже из небытия! И если все это у него было и есть, значит, остальное случилось не зря.

Не выпуская из рук тетради, он открыл флакон, оставленный целителем, понюхал зелье, капнул на тыльную сторону ладони и лизнул, определяя состав. Снотворное было отличным, действенным и вполне безопасным. Раньше Лучано ни за что не стал бы пить то, что приготовил кто-то другой, не он или мастер Ларци. Но сейчас почему-то отмерил положенные тридцать капель в стакан, долил водой, размешал и выпил. Быстро раздевшись, завалился в постель, прижимая тетрадь мастера к себе, словно ребенок – любимую игрушку. И услышал приближающееся сопение. Перлюрен тяжело взобрался на кровать, привалился к его боку – мохнатый, теплый, пахнущий чистым мехом и апельсинами. Что-то проскулил, жалуясь на долгую разлуку – целых два дня! Требовательно сунул нос ему под мышку и замер, пока Лучано чесал пушистую макушку и шею, проваливаясь в сон, такой же теплый и меховой, как уснувший рядом зверь.

Только подойдя к покоям королевы, Грегор сообразил, что его ведь могут попросту не пустить. Беатрис больна и вряд ли принимает посетителей. Ну что ж, придется сослаться на необходимость осмотреть ее величество. Может ведь он беспокоиться о ее здоровье, как положено добропорядочному и преданному подданному? О, еще как может и даже обязан! А проклятийников, хотя бы приближающихся к его уровню мастерства, в Дорвенанте осталось слишком мало. И если лорд Фарелл, побывав у ее величества, свалился замертво, то кто поручится, что он не стал жертвой хитроумного покушения на королеву, случайно получив предназначенное ей проклятие?

Да, причина слишком сложная и не очень-то правдоподобная для любого, кто в этом разбирается, но целители вряд ли станут спорить с Архимагом, особенно в том, что касается некромантии.

От необходимости лгать почти мутило, но Грегор напомнил себе, насколько важен этот разговор. Если Фарелл сказал правду, Айлин в смертельной опасности!

– Ваша светлость! – Секретарь королевы, сидевший в приемной, вскочил и торопливо поклонился. – Простите, ее величество не говорила, что ждет вас…

– Тем не менее, будьте любезны обо мне доложить, – велел Грегор. – Я постараюсь не утомить ее величество, но увидеться с ней мне необходимо.

– Да, милорд. – Снова поклонившись, секретарь исчез за дверью, чтобы через несколько минут вернуться и сообщить: – Ее величество вас примет.

– Премного благодарен, – кивнул Грегор и прошел дальше.

Давно же он здесь не был. Кажется, целая вечность прошла с их последнего разговора, когда Беатрис откровенно предложила ему себя в жены, а корону Дорвенанта – в приданое. Но тогда его принимали в гостиной, а сегодня молоденькая фрейлина в траурном лиловом платье сделала реверанс и провела его мимо знакомой двери дальше, в спальню, где Грегор не был вообще никогда. Где мечтал оказаться целую жизнь назад. Где никогда не оказался бы, если бы пришел как дворянин, а не как мастер проклятий, которые, как известно, сродни целителям…

– Ваше величество, – заглянув за дверь, сказала девица негромко, словно боясь потревожить спящую. – Его светлость лорд Бастельеро.

– Проси! – послышалось из спальни, фрейлина почтительно отступила в сторону с очередным реверансом, и Грегор шагнул через порог.

Здесь было тепло и сумрачно, высокие окна задернуты плотными бордовыми шторами, ковер сливочного цвета скрадывал шаги, и Грегор, пройдя немного, остановился перед большой кроватью с поднятым пологом балдахина. Поклонился и взглянул на королеву. Беатрис лежала, опираясь на горку бархатных подушек, ее лицо нежно белело в полумраке спальни, освещенное лишь одним канделябром у кровати. Высокая прическа, больше уместная на балу, изящно обрамляющие овал лица локоны, огромные глаза и нежно розовеющие губы…

«Она даже больной не выглядит, – желчно подумал Грегор. – А ведь Бреннан заверял, что королева едва выжила. Какая магия подвластна этой необыкновенной женщине?! И за что Всеблагая Мать одарила ее милостями, в которых отказывает Айлин? Почему моя жена каждый день мучается тошнотой и слабостью, а эта… Право, не будь королева совершенно точно из Риккарди, я бы сказал, что носит она легко, как простолюдинка. Впрочем, уже не носит, но лишь потому, что случилось несчастье. И, если верить Бреннану, ее дитя никогда не сядет на трон Дорвенанта. Возможно, это и к лучшему. Кровь развратницы и убийцы – что хорошего может эта кровь дать наследнику короны?»