Хадджадж покачал головой. Снова он задумался не ко времени. В последние годы это случалось с ним все чаще и чаще, к отвращению министра, – неужели так и начинается маразм? Старческого слабоумия он боялся сильней, нежели слабости и хворей, приходящих с возрастом. Оказаться закованным в продолжающее существовать тело, когда разум теряет себя кусочек за кусочком… Старика передернуло. И снова он задумался – теперь уже о том, как нехорошо задумываться посреди разговора.

– Если бы силы горние смилостивились, – ответил он с запозданием, проклиная себя из-за этой запинки, – мы бы глядели через южную границу, как последний альгарвеец с последним ункерлантцем расколотят друг другу лбы дубинами. – Он вздохнул. – В жизни все не так удачно складывается, как нам бы хотелось.

– Сие, мой старый соратник, суть древняя и великая истина – даже для носителей короны, – отозвался Шазли и поднялся на ноги, давая тем самым понять, что на сегодня аудиенция закончена.

Под хруст старческих суставов министр поднялся и отвесил царю прощальный поклон. Среди нынешних монархов Шазли мог считаться приятным человеком: не гневливый солдафон вроде Мезенцио и тем более не тиран, готовый видеть убийц в каждой тени, как Свеммель. Впрочем, вожди зувейзинских племен давали своим царям меньше воли, чем альгарвейские аристократы, в то время как дворянство старого Ункерланта за годы усобиц изрядно проредилось, и на место ему пришли выскочки. Свеммель забрал себе столько власти лишь потому, что у него не осталось соперников.

Почтительно распрощавшись с его величеством – на что ушло еще с четверть часа, – Хадджадж отправился в другое крыло дворца, где размещалось министерство иностранных дел. Места более прохладного не нашлось бы во всей Бише: толстые стены из кирпича-сырца побеждали даже зувейзинскую жару.

– Никаких новых сообщений, ваше превосходительство, – доложил секретарь Хадджаджа, Кутуз, когда министр заглянул к себе в кабинет.

– Благодарю, – промолвил Хадджадж.

На Кутуза – опытного порфессионала – министр поглядывал с тщательно скрываемым подозрением. Прежнему секретарю он доверял, а тот оказался ункерлантским наймитом. Как бы хорошо ни проявил себя секретарь, Хадджадж понимал, что привыкнет к нему еще нескоро – если вообще привыкнет.

– Раз такое благолепие, – заметил он, – я, пожалуй, отправлюсь к себе в поместье. Будь так любезен, пошли за моим кучером.

– Сию минуту, ваше превосходительство, – ответил Кутуз.

Очень скоро министерская карета катила по узкой, извилистой дороге через холмы, возвышавшиеся над Бишей. Примостившиеся вдоль нее особняки походили на недоразвитые крепости – наследство той эпохи, когда любой из вождей кланов мог ополчиться на соседа.

Дом Хадджаджа не выделялся из общего ряда. Во времена, когда чародеи еще не умели обрушивать на противника разряды сырой магии, поместье могло бы продержаться в осаде несколько месяцев. Даже сейчас челядь его включала стражу у ворот; мало ли когда кому-нибудь местному князьку придет в голову идея свести счеты, копившиеся – непрощенными и незабытыми – на протяжении нескольких поколений.

Навстречу въехавшей в ворота карете вышел, волоча ноги, старый домоправитель.

– Здравствуй, мой мальчик! – проскрипел Тевфик, кланяясь хозяину.

Он единственный из живущих мог позволить себе так обращаться к министру иностранных дел – Тевфик служил в поместье еще до рождения Хадджаджа. Министр полагал, что его домоправителю лет восемьдесят пять самое малое. И с делами поместья старик управлялся столь же уверенно, как его хозяин и подопечный – с иностранными делами.

– Как идут дела? – поинтересовался Хадджадж, отвесив ответный поклон.

– Неплохо, сударь мой, – ответил Тевфик, неловко поклонившись снова: спина старика гнулась плохо. – Можно даже сказать, покойно, особенно теперь, когда эта женщина нас покинула.

«Эта женщина», Лалла, до последнего времени была младшей женой Хадджаджа: легким увлечением, с которым приятно коротать время. Увлечение это, однако, начало требовать от министра слишком много денег и нервов. В конце концов, к вящему облегчению челяди, Хадджадж решил, что деньги и нервы ему дороже, и отослал надоевшую супругу в родное племя, и дотоле уважаемая хозяйская супруга в мгновение ока превратилась для Тевфика в «эту женщину».

– Госпожа Колтхаум будет рада вас видеть, ваше превосходительство, – заметил домоправитель.

– И я, разумеется, как всегда, рад буду видеть свою старшую супругу, – отозвался Хадджадж. – Будь добр, предупреди ее, что я вскоре наведаюсь к ней.

– Конечно.

Тевфик двинулся прочь – не бегом, конечно, однако для человека его лет на удивление быстро. Хадджадж последовал за ним не спеша, через дворики, сады и пристройки, заполнявшие пространство внутри высоких стен поместья. Колтхаум рассердится, если он не даст ей времени привести себя в порядок и приготовить мужу угощение.

Когда он шагнул, наконец, в покои жены, для него уже были готовы чай, вино и пахлава – чего и следовало ожидать. Хадджадж обнял жену и поцеловал в губы. Последнее время худосочный дипломат и его пухлая супруга редко делили ложе, однако оставались нежно привязаны друг к другу. Колтхаум понимала Хадджаджа лучше, чем кто-либо другой, за исключением разве что Тевфика.

– Все хорошо? – спросила она, как обычно, переходя сразу к главному.

– Насколько возможно, – ответил Хадджадж.

Старшая жена подняла бровь:

– И насколько же?

Хадджадж задумался.

– Просто не знаю. Спроси снова через пару месяцев – тогда, возможно, я смогу что-нибудь ответить.

– Ты, да не знаешь?! – удивилась Колтхаум.

Хадджадж покачал головой. Колтхаум изумленно уставилась на него:

– Ну… Тогда помоги нам силы горние!

Министр молча кивнул.

– Дом? – Ванаи покачала головой. – Это не дом, Эалстан. Это то ли клетка, то ли капкан.

Физиономия Эалстана окаменела. Девушке до смерти надоело сидеть в четырех стенах – но и ему до смерти надоело выслушивать ее жалобы.

– Знаешь, – проговорил он, – ты могла остаться дома.

– Но я не осталась, – ответила Ванаи. – Дедов домик был клеткой. Ойнгестун был капканом. Я все так же чувствую себя пленницей. – Девушка была слишком горда, чтобы соврать. – Но здесь, по крайней мере, общество приятней, когда ты со мной.

Ее любовник-фортвежец невольно улыбнулся.

– Я так редко бываю дома только потому, что все время работаю как проклятый! – пожаловался он. – Отец всегда утверждал, что лучшие счетоводы работают в Эофорвике, потому что в столице крутятся большие деньги. Обычно он знает, о чем говорит, но в тот раз, похоже, ошибся. Если бы здешние бухгалтеры были так хороши, у меня не собралось бы столько клиентов.