Это было еще страшней, чем самой прятаться от жандармов.

Эалстан пожал плечами.

– Никто не знает, что ты здесь. Я не уверен даже, что домовладелец знает, и это хорошо – хозяева меблирашек все как один жадные, подлые сукины дети. Родную мать удавят, лишь бы грошик в кошеле зазвенел.

Ванаи сказала бы «в кармане», но на фортвежских длиннополых кафтанах карманов не было. А еще ей было очень интересно: откуда Эалстан набрался знаний о привычках домовладельцев, если сам всю жизнь провел в отцовском доме, покуда не бежал оттуда после драки с двоюродным братом. Девушка уже хотела посмеяться над ним, когда вспомнила, что юноша – сын счетовода и сам счетовод. О хозяевах меблированных комнат и их обычаях он знал куда больше, чем можно предположить.

– Не знаю только, – продолжал он, – сможем ли мы теперь выйти из дому вместе, на концерт Этельхельма или куда-нибудь еще.

«Не знаю» в данном случае означало «прекрасно понимаю, что не сможем». Это Ванаи понимала и все равно благодарна была Эалстану за то, в какие слова он облек неприглядную истину. Так у нее сохранялась надежда – единственное, что оставалось. Ванаи окинула взглядом неровно наложенную, грязную штукатурку, но видела вместо нее стальные прутья клетки в зверинце.

– Придется тебе принести мне еще книг, – сказала она. – И побольше.

Во всяком случае, за одно она могла помянуть Бривибаса добрым словом: пока взгляд ее скользил по печатным строкам, девушка забывала обо всем на свете. То было могучее волшебство – особенно когда пытаешься забыть, что сидишь в клетке.

– Принесу, – пообещал Эалстан. – Я уже думал об этом. Побегаю по лавкам букинистов – там можно раздобыть больше чтива за те же деньги.

Ванаи кивнула и вновь оглядела квартирку. Да, все равно что тюремная камера – даже на улицу теперь страшно будет выглянуть, чтобы никто не заметил ненароком светлые волосы в окне.

– Принеси мне еще поваренных книг, – попросила она. – Раз уж мне придется торчать в четырех стенах целыми днями, так хоть за плитой скоротаю время. – Она ткнула палцьем в живот Эалстану: – Растолстеешь у меня!

– Я бы попробовал, но откормить меня на нынешних пайках будет непросто.

В воздухе повисло несказанное: «Если Альгарве победит, все наши усилия будут напрасны». После победы у солдат Мезенцио уже отпадет нужда в кровавых жертвах, но привычка убивать кауниан – она никуда не денется. А как показывала история древнего племени в Фортвеге, приобрести эту привычку куда проще, чем избавиться от нее.

А скоротать время в клетке можно было не только за чтением и стряпней. Ванаи подошла к Эалстану и обняла его за плечи.

– Пойдем, – шепнула она, пытаясь вернуть возбуждение, охватившее любовников перед тем, как альгарвейцы принялись расклеивать свои проклятые плакаты. – Пойдем в спальню…

Тразоне шагал по развороченным улочкам Аспанга, с удовлетворением отмечая следы разрушений. Ункерлантцы сделали все, что было в их силах, чтобы вышвырнуть здоровяка и его боевых товарищей из города, но не преуспели. Знамя Альгарве – зеленое, белое, и алое – до сих пор реяло над вбитым в землю Аспангом.

А чуть ниже колыхалось на ветру другое знамя, зеленое с золотом – знамя воскрешенного королевства Грельц. Всякий раз при виде грельцкого флага в груди Тразоне клокотал хохот. Солдат отлично понимал, что королевство это липовое – это было понятно каждому защитнику Аспанга. И если об этом не догадываются сами грельцеры, они еще глупей, чем думалось Тразоне.

Здоровяк фыркнул. По его мнению, жители Грельца ничем не отличались от вонючих ункеров. Только и ждут, чтобы нож в спину всадить. Он даже оглядывался каждые пару шагов. Хотя город и полон альгарвейских солдат, а шлюхиным детям все равно доверять нельзя.

Тразоне вышел на базарную площадь, пострадавшую не меньше жилых кварталов Аспанга. И все же городские торговцы и крестьяне из близлежащих сел привозили на рынок свой товар – иначе им пришлось бы голодать. Без сомнения, многие из них докладывали об увиденном в городе ункерлантским партизанам, не перестававшим нападать на альгарвейские тылы.

– Колбас! – крикнула Тразоне какая-то баба, размахивая серо-бурыми кольцами. – Хороши колбас!

Солдат готов был прозакладывать последний медяк, что до войны баба ни слова не знала по-альгарвейски.

– Сколько? – спросил он.

Альгарвейским солдатам приказано было не грабить местных на площади, хотя остальная часть Аспанга считалась законной добычей. А колбаса на вид была повкусней той, что выдавали на полевой кухне.

– Четыре колбас – один сребреник, – ответила баба.

– Воровка! – отрезал Тразоне и принялся торговаться.

Четыре колбасы обошлись ему меньше чем в половину суммы, которую грельцкая крестьянка запросила вначале. Тразоне ушел с базара вполне счастливый. Что баба попросту не осмеливалась всерьез торговаться с солдатом оккупационной армии, вдобавок вооруженным, ему в голову не пришло, а если бы и пришло – какая разница? Главное – не переплатить.

Не успел он уйти с площади, как увидал идущего навстречу майора Спинелло и попытался, как мог с охапкой колбас в свободной руке, отдать честь.

– Вольно, – отмахнулся Спинелло, приглядываясь к покупке Тразоне. – Солдат, это тебе полагается ункерлантским девкам свою колбаску предлагать, а не у них отбирать последние!

– Ха! – фыркнул Тразоне. – Смешно, сударь.

Несмотря на бесконечные однообразные байки о каунианской девчонке, которую майор обхаживал, прежде чем отправиться на западный фронт, Спинелло неплохо освоился на должности батальонного командира.

– Хотя, на мой взгляд, – для пущей убедительности майор сдернул шляпу, изобразил ею некую фигуру в воздухе и вновь залихватски набекрень пристроил на голове, – здешние бабы слишком страшны, чтобы заслужить внимание настоящих альгарвейских парней!

Тразоне только плечами пожал.

– Лучше страшная баба, чем никакой.

Сам он не раз отстаивал очередь в бордель для низших чинов. Не лучшее развлечение – куда там! – но все веселей, чем без женщин.

Спинелло не приходилось стоять по очередям в бардак: офицерские бордели были поприличней солдатских. И все равно майор закатил глаза.

– Страшны как смерть! – заявил он. – Все до последней. Вот когда я служил в гарнизоне того фортвежского городишки…

И он пустился вновь расписывать прелести своей ойнгестунской блондиночки. Тразоне только ухмылялся. Язык у майора был подвешен что надо. Если хоть половина его рассказов была правдой, каунианскую сучку он вышколил, как иной охотник – своих борзых. Правда, насчет баб все врут, кроме самих баб, а те на мужиках отыгрываются.

На окраине Аспанга начали рваться ядра – далеко в стороне от базарной площади.

– Мальчики Свеммеля не отстают от графика, – заметил Спинелло, даже не обернувшись на канонаду. Смелости ему было не занимать.