лучше, если считать, что эти „несколько дней“ прошли не буквально „после похорон“ (т. е. после 10 января), а после захоронения урны (18 января)»[1737].

В дневниковых записях Зайцева дата посещения Мандельштама указана точно:

22/1 был у О. Э. Мандельштама. Он передал свои стихи, посвященные памяти Андрея Белого, разбил их на три части. В первый заход познакомился у него с сыном Н. С. Гумилева, во второй заход с литературоведом Гуковским, специалистом по 18‐му веку[1738].

* * *

Итак, встреча произошла 22 января, то есть прямо на следующий день после завершения стихотворения «Утро 10 янв<аря> 34 года». Однако из дневника следует, что Зайцев посещал Мандельштама не один раз, как говорится в мемуарах о Белом, а два (добавим: минимум два). Если в набросках к очерку о Мандельштаме указывается, что «Гуковский, литературовед, и сын поэта Н. С. Гумилева» встретились ему в один и тот же вечер, то в дневниковых записях отмечено, что знакомства с Л. Н. Гумилевым и с Г. А. Гуковским произошли в разные дни.

Ответ на один вопрос породил ряд новых: когда был второй «заход», для чего несколько раз посещал Зайцев Мандельштама и почему поэт вручил ему, далеко не самому близкому своему знакомому, аккуратно оформленную рукопись стихотворения?

Конечно, можно допустить, что никакой далеко идущей цели не было ни у того, ни у другого: просто поэт сделал подарок другу Белого, подчеркнув тем самым общность горя. Но Зайцев пишет о том, что рукопись была не подарена, а именно передана. Зачем? Цитируя самого Мандельштама, хочется сказать: «Здесь что-то кроется. Должно быть, есть причина…»

Ю. Л. Фрейдин предположил, что разгадка кроется в странном сетовании автора «Московских встреч» на неудачу с публикацией полученной им рукописи:

Что же означают тогда слова Петра Никаноровича об этих стихах: «Их не удалось опубликовать в то время»? <…> а не пытался ли сам мемуарист в январе 1934 г. или чуть позднее «протолкнуть в печать» стихи Мандельштама, печатавшегося в последний раз не так уж давно — в 1932 г.? Тогда фразу «их не удалось опубликовать» следует понимать совершенно буквально — как отражающую личный опыт Зайцева. В этом случае немного иначе обрисовываются и обстоятельства получения им рукописи: текст был дан не просто на память, но, возможно, в ответ на предложение попытаться «пристроить» эти стихи. <…> Мандельштама, легко дававшего надежде увлечь себя, нетрудно было убедить, что вслед за некрологом могут быть опубликованы и стихи на смерть Андрея Белого[1739].

Нам кажется, что едва ли Зайцев мог в 1934 году пообещать «пристроить» чьи-либо стихи в печать. Он только в 1932‐м вернулся в Москву из Алма-Аты, из ссылки[1740] и устроился работать всего лишь внештатным редактором Госиздата: рецензировал книги молодых авторов и проводил литературные консультации, например, сидя за столиком в парке культуры и отдыха имени Горького… Он отчаянно нуждался и не был способен «пристроить» даже себя самого, не говоря уже о Мандельштаме.

Однако дневниковые записи Зайцева показали, что текст своего стихотворения Мандельштам действительно дал ему «не просто на память». Дело в том, что Зайцев состоял членом комиссии по увековечению памяти Андрея Белого и старался добросовестно делать на этой ниве все, что от него зависело. А самой простой и привычной в литературных кругах формой «увековечивания» была организация специальных вечеров памяти умершего. Видимо, друзья Белого рассчитывали на то, что серия таких вечеров пройдет сразу в нескольких городах. О неудаче с проведением таких мероприятий в Ленинграде сообщал Зайцеву поэт С. Д. Спасский, тоже друг Белого и член комиссии по увековечению его памяти, в письме от 18 февраля 1934 года:

С вечерами памяти Андрея Белого происходят странные вещи. Состоялся один, без афиш, в Доме печати, очень скромный и — неудачный.

Должен был быть второй вечер — недавно, куда меня приглашали выступать, открытый, но его почему-то отменили. Теперь неизвестно, будет ли что-нибудь вообще[1741].

В Москве организацией такого вечера занимался Зайцев. Как первоначально казалось, его дела шли более успешно:

29 января член Группкома ГИХЛа Черевков завел со мной разговор об устройстве вечера памяти Андрея Белого.

Я стал намечать список участников вечера. И вот какие имена постепенно стали нарастать у меня в списке:

Б. Л. Пастернак, Б. А. Пильняк, Татьяна Павловна Симсон (врач клиники имени Корсакова), лечившая Бориса Ник<олаевича>, Г. А. Санников, Ф. В. Гладков, В. Г. Лидин, Н. Г. Машковцев, А. М. Дроздов, Г. А. Шенгели, Ник. Никандр. Накоряков, Л. П. Гроссман, О. Э. Мандельштам, П. Н. Зайцев.

Это докладчики, воспоминатели.

Музыка, рояль: Н. С. Клименкова, Ефременков.

Пение: Скрябина <…>, Малышев (не помню, кто это).

Чтение: Яхонтов[1742].

Как видим, Мандельштам «намечен» в числе выступающих.

1 февраля Зайцев вновь вернулся к этой теме и записал, что поступило «предложение группкома ГИХЛа об организации вечера памяти Андрея Белого»[1743]. В том, что инициативу проявила именно эта инстанция, была своя логика: в июне 1932‐го Белого избрали членом бюро группкома. Так что группкому ГИХЛ и надлежало чествовать умершего сотрудника. Зайцев, естественно, отнесся к поступившему предложению очень серьезно и поспешил представить в издательство намеченный список. Список, однако, не был одобрен. Об этом можно судить по тому, что в дневнике Зайцева вслед за первым списком, приведенном выше, следует «второй список, профильтрованный группкомом ГИХЛа»:

Н. Н. Накоряков, Г. А. Санников, Ф. В. Гладков, Б. А. Пильняк, Б. Л. Пастернак, А. М. Дроздов, Л. П. Гроссман, П. Н. Зайцев.

Скрябина.

Красин.

Коренев[1744].

Нетрудно заметить, что из «профильтрованного» списка исчезло несколько фамилий, в том числе и фамилия Мандельштама. Но подобная «редукция» не спасла проект. Оказалось, что члены группкома приняли решение о проведении мероприятия, не поставив в известность вышестоящие инстанции и партийные органы. 15 февраля Зайцев записал: «Отмена вечера в ГИХЛе оттого, что не согласовано с ячейкой и с оргкомитетом по созыву Съезда писателей»[1745].

Однако на этом попытки провести вечер памяти Белого не прекратились. Вслед за «профильтрованным» списком в записях Зайцева идет «третий список 15–20 февраля», составленный, судя по датировке, сразу после отмены первого запланированного вечера и, вероятно, в надежде на то, что удастся все же мероприятие согласовать и организовать. В третий список вошли:

Накоряков Н. Н., Л. П. Гроссман, Б. Л. Пастернак, Г. А. Санников, П. Н. Зайцев, Т. П. Симсон, врач, Ф. В. Гладков, В. Г. Лидин, П. Г. Антокольский, О. Э. Мандельштам[1746].

Очевидно, что Зайцев попытался вновь впихнуть в перечень выступающих тех, кто был ранее «отфильтрован», и среди них Мандельштама. Судя по всему, устроители вечера решили сократить программу вечера и отказаться от музыкальной части. После перечня фамилий потенциальных выступающих записан лишь один оставшийся пункт программы вечера: «Чтение стихов»[1747].

Насколько нам известно, к