38. Я обещал вам рассказать о «Силе» Сандро Боттичелли и просил вас перед этим прочесть конец предыдущей главы; я потерял свои записи об этой картине и не помню теперь, что она держит в руках – меч или жезл, да это и не важно. Особенно важно в ней то, что вы бы не приняли ее за Силу, если бы вам пришлось угадывать, кто это. Все другие изображения Силы гордо и уверенно заявляют о себе: их щиты подобны крепости, на их шлемах развевается львиная грива, и они твердо стоят на ногах, со спокойной уверенностью ожидая противников.

Да, таково обычное изображение Силы. Оно очень величественно, хотя и заурядно. Во всяком случае, оно не возвышенно.

«Я готова вступить в борьбу со всяким и устою против всех!» – думает универсальная Сила, но в таком случае мало заслуг в ее уверенном самообладании!

Однако Сила Боттичелли не уверена в том, что устоит против всех. Утомленная, измученная, она не стоит с вызывающим видом, а сидит, как бы погруженная в раздумье, пальцы ее беспокойно, небрежно и, я думаю, даже нервно играют рукояткой меча.

Ведь не сегодня начнется ее борьба, и не вчера началась она. Много дней прошло с тех пор, как она началась, а сегодня – будет ли ее последний день? И если да, то чем она закончится?

Об этом думает Сила Сандро, и ее пальцы, играющие рукояткой меча, охотно выронили бы его, если бы могли, а между тем как радостно и поспешно они сжали бы ее, если бы раздался призывный трубный звук и нарушил ее глубокую задумчивость!

39. Здесь есть еще одна картина Боттичелли, на которую вы должны обратить внимание, прежде чем вернуться к Джотто: это маленькая «Юдифь» в соседнем с Трибуной зале, около входной двери. Она находится под самой «Медузой» Леонардо[159]. Юдифь возвращается к израильскому стану вместе со служанкой, несущей голову Олоферна. Она идет, танцуя, с характерной для Боттичелли легкостью движений, ее одежда развевается, и рука ее, как и у Силы, сжимает меч, но не тревожно, а нежно и изящно охватывают ее маленькие пальцы крест рукоятки.

При первом взгляде вы подумаете, что это аффектация пятнадцатого столетия. Действительно Юдифь! Вернее было бы сказать – дочь Иродиады, проникнутая жеманством.

Ну да, Боттичелли аффектирован, ибо неизбежно таковыми были все люди того века. Погоня за внешним впечатлением, много выученной грации в движениях, много желания выказать свое мастерство, смешанного с истинной силой воображения. И он, как и Корреджо, любил изображать изогнутые пальцы рук, но никогда не делал этого без причины, подобно Корреджо.

Взгляните опять на Юдифь – на ее лицо, а не на одежду – и вспомните, что, если человек низок душой, его достоинства превращаются в слабости, если же душа его высока, слабости его становятся достоинствами. Эта любовь к пляске и развевающейся одежде – слабость Боттичелли, но на каком основании позволил он ей здесь развернуться в полную силу?

Приходилось ли вам слышать что-нибудь о самой Юдифи, кроме того, что она отрубила голову Олоферну и послужила сюжетом для целого миллиона дрянных картин, к которым художники надеялись наверняка привлечь публику двойным зрелищем – убийства и красивой женщины, особенно усиливая удовольствие намеком на предшествовавшую этому сладострастную сцену?

40. Когда вернетесь домой, возьмите на себя труд выписать несколько стихов из книги Иудифи в том порядке, какой я укажу; списывая их, вы, быть может, глубже вникнете в их смысл.

Начните так:

«В эти дни услышала Иудифь, дочь Мерарии… сына Симеона, сына Израиля». Потом выпишите последовательно следующие выдержки:

Глава VIII, ст. 2–8, и прочтите всю главу.

Глава IX, ст. 1 и 5–7, начиная с предыдущей фразы: «Боже, Боже мой! услышь меня, вдову!»

Гл. IX, ст. 11–14.

– «– X – «– 1–5.

– «—XIII – «– 6–10.

– «– XV – «– 11–13.

– «– XVI – «– 1–6.

– «– XVI – «– 11–15.

– «– XVI – «– 18–19.

– «– XVI – «– 23–25.

В этом случае, как и в других случаях из Священного Писания, мне совершенно безразлично, насколько правдиво изложены факты. Сама их концепция и представление об иудейской женщине показаны здесь величественными и реальными, как мраморная статуя, – достояние на все времена. Прочтя с благоговейным вниманием эти отрывки истории или эпической поэзии, вы почувствуете, что в них есть нечто большее, о чем стоит подумать и что изображено в «Юдифи», чем то, что обыкновенно видят и показывают художники: что она не просто иудейская Далила для ассирийского Самсона, а самый сильный, самый чистый, самый яркий тип высокой страсти в суровой женственности среди имеющихся в нашей человеческой памяти. Картина Сандро слабо выполнена, но она единственная из всех, известных мне, правдива по отношению к Юдифи, и, выписав эти стихи, вы поймете, почему он придал ей такое быстрое, радостное движение, в то время как лицо ее сохраняет мягкую торжественность глубокой думы. «Мой народ спасен моей рукой, и Бог милосерд к Своей служанке!» Торжество Мириам над погибшей ратью, радостное воодушевление смертного человека в бессмертный час, чистоту и строгость ангела-хранителя – все это вы найдете здесь; и служанка, идущая за ней и несущая голову, которую не видно (она стала предметом, который можно нести и о котором можно забыть), не спускает глаз со своей госпожи и с напряженной, рабской, неусыпной любовью смотрит на нее. Она предана ей не только в эти ужасные дни, но и до этих пор всю свою жизнь – всегда.

41. Когда вдоволь насмотритесь на нее, бросьте также взгляд на «Обручение» и «Смерть Марии» Анджелико в том же зале[160]; теперь вы сможете всегда мысленно соединять эти три картины. И не будем ни на что больше смотреть сегодня в Уффици, а вернемся в капеллу Джотто.

Мы должны начать с находящейся слева от нас фрески «Смерть святого Франциска»: она послужит ключом ко всему остальному. Послушаем прежде, что говорит о ней господин Кроу: «По своей композиции эта сцена представляет собой шедевр, послуживший последователям Джотто образцом, которому они часто весьма неумело подражали. Удачное построение, разнообразие в характерах и выразительности голов, единство и гармония целого делают это произведение исключительным в своем роде. Гирландайо и Бенедетто да Майяно оба подражали этой композиции как наиболее яркому произведению искусства четырнадцатого века, но не смогли превзойти ее. Ни один художник, кроме Рафаэля, не создал ничего подобного, и лишь передача внешней формы оставляет желать лучшего»[161].