Легко или нет, но это единственное, что можно требовать от вас на этом свете: видеть вещи, людей и самого себя такими, как они есть.

II. И самые ничтожные вещи наряду с самыми великими, ибо Бог создал их, – пастуха, и стадо, и траву в поле не менее, чем Золотые врата.

III. Но также открытыми Золотые врата Неба и ангелов Господних, спускающихся оттуда.

Этим трем вещам учил Джотто, и в те дни люди верили ему. Далее вы увидите яркое проявление этой веры; но прежде чем мы выйдем из двора, я хотел бы резюмировать несколько явных и значительных технических перемен, вызванных этим учением, во флорентийской школе.

27. Одним из первых результатов бесхитростного восприятия вещей такими, как они есть, было открытие Джотто, что красная вещь является красной, коричневая – коричневой, белая – белой – повсюду.

Греки писали все как придется: богов – черными, лошадей – красными, губы и щеки – белыми; и когда влияние этрусских ваз распространилось на картины Чимабуэ и мозаики Тафи, оно сказалось только в том, что Мадонну стали изображать в голубом платье, а все остальное снабжали таким количеством золота, какое только возможно, и это мало способствовало усовершенствованию колорита. Но явился Джотто и сразу отбросил в сторону всякую мишуру и условность; он объявил, что видит небо голубым, скатерть – белой, а ангелов, когда грезит о них, – розовыми. Одним словом, он основал колористические школы в Италии – венецианскую и все другие, как я покажу вам это завтра утром, если день будет ясным. Никто после него не сделал более важного открытия в колорите.

Однако самым значимым следствием его решения видеть вещи такими, как они есть, было то, что он так глубоко вникал в них, что не мог не уловить определяющего момента. В каждой вещи есть определяющий момент, но если ваш взгляд равнодушно скользит по ней, вы, несомненно, упустите его. Природа, кажется, всегда как бы умышленно скрывает его от вас. «Я буду смотреть на эту вещь, не отводя глаз, и увижу ее насквозь» – так должны вы сказать себе, иначе совсем не увидите ее особенностей. Самая поразительная черта всех произведений Джотто заключается, как вы поймете потом, в выборе этих моментов. Я приведу сразу два примера в одной картине, которую вы должны быстро сравнить с этими фресками. Вернитесь по via delle Belle Donne так, чтобы casa Строцци остался справа от вас, и пройдите прямо через площадь. Флорентийцы считают себя достаточно цивилизованными, чтобы построить nuovo Lung-Arno[148], а напротив нее возвести три фабричные трубы; здесь же торгуют мясом с капающей с него кровью, персиками и анчоусами, это любопытное зрелище. Но еще больший интерес представляет Мадонна Луки делла Роббиа в круге над входом в часовню[149]. Никогда не проходите по площади, не взглянув на нее; переведите взгляд с овощей внизу на листья и лилии Роббиа, чтобы убедиться, как искренне пытался он сделать свою глину похожей на цветущий сад. Но сегодня вы можете пройти прямо в Уффици, которая как раз теперь должна быть открыта; войдя в большую галерею, поверните направо, и первой картиной, к которой вы подойдете, будет № 6, «Моление о чаше» Джотто[150].

28. Она казалась мне такой скучной, что я не мог поверить, что это Джотто. Частью так происходит из-за мертвого цвета, какой используют дети для изображения ночи; но главная причина заключена в сюжете, который был ему не под силу и работа над которым не доставляла ему никакого удовольствия. Вы видите, что он был еще мальчиком, и ему не только совсем не удавались ноги, которые он добросовестно прячет, но, вероятно, и руки представляли для него большую трудность, поэтому он изображает их все в одном положении – с четырьмя пальцами, сжатыми вместе. Но по старательно выписанным кустикам травы и листве вы можете судить, каков был передний план картины, пока она не была испорчена; Джотто уже может кое-что понять в самом страдании, хотя изображает его своим особенным способом. Он угадывает в нем что-то, чего не может вполне выразить старый символ ангела с чашей. Он пытается по-своему трактовать это «что-то» в тех двух маленьких сценах внизу, на которые никто никогда не смотрит: огромный римский саркофаг поставлен перед ними, и это новое украшение так сверкает, что вы должны, как ящерица, проскользнуть позади него, дабы что-нибудь увидеть. Тем не менее вы можете понять замысел Джотто.

«Отче! о, если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня!» [Лк. 22: 42] – «Но в чем же была ее горечь? – думал мальчик. – В распятии? Конечно, это страдание, но ведь и разбойники должны были претерпеть сие, и многие несчастные создания обречены еще на худшее в нашей земной юдоли. Но…» – и он думает, размышляет и наконец пишет две маленькие картины для пределлы.

29. Они представляют сцены, следующие за Молением о чаше; но обратите внимание, какие моменты выбрал этот юноша, когда ему надо было заполнить две панели. Перед ним был широкий выбор страстей: бичевание, надругание, несение креста, – все это обыкновенно изображается Маргаритонами[151] и их школой как высший предел страдания.

«Нет, – думает Джотто, – было что-то еще худшее. Многих праведных людей осыпали насмешками, мучили, истязали и оплевывали. Но кто был когда-либо так предан? Кто видел такое жестокое страдание своей матери?»

Первая картина изображает, как Его схватили в Гефсиманском саду, но в ней только две главные фигуры: конечно, Иуда и Петр; Иуда и Петр всегда были главными персонажами в старой византийской композиции: Иуда – лобызающий, а Петр – отсекающий ухо рабу. Но здесь они оба не только главные действующие лица, но и почти одни на виду, – все остальные фигуры отодвинуты на задний план. Петр совсем не занят рабом и борьбой с ним. Он повалил его, но тотчас же обернулся к Иуде, лобызающему Христа. «Как! – так это ты предатель, ты?!»

«Да, – говорит Джотто, – а через час и ты будешь им!»

Другая картина прочувствована еще глубже. Это изображение Христа, приведенного к подножию креста. Здесь нет ни заламывания рук, ни рыдающей толпы, ни признаков страдания и изнеможения в Его теле. Обморок и бичевание, падение на колени и раскрытые раны – все это презирает мальчик-пастух. Один из палачей вбивает клинья креста глубже в землю. Другой довольно мягко снимает с плеч Христа Его красную одежду. А в нескольких ярдах от Него святой Иоанн удерживает Его мать. Глаза Ее опущены, Она не смотрит на Христа, но рвется к Нему.

30. Теперь вы можете отправляться для продолжения вашего ежедневного осмотра галереи; если хотите, идите любоваться Форнариной[152], удивительным сапожником и всеми другими экспонатами. Вы мне больше не нужны до завтрашнего утра.