«Томми, ну давай, ты же хочешь?»

«Чё? Нет, педик ты гребаный. Нисколечко».

«Это ты педик, дырку под мой хрен весь сезон подставлял».

«Да пошел ты знаешь куда? Это все потому, что там девчонок нормальных не было».

«Ой, умора! Девчонки что, трахают пацанов в задницу? И в лагере девчонок было полно».

«Таких, каких бы я хотел трахнуть, там не было, даже ты был лучше их всех. Только теперь мы дома, и девчонки здесь есть клевые».

«А я не хочу с девчонками».

«А ты должен, иначе ты педик. Ты педик-извращенец, и я все твоему отцу расскажу».

Блин, блин, блин! Ну почему я сейчас, в эту самую минуту, думаю о такой хрени? В спальне этого парня наконец зажегся свет, затем погас, затем на полчаса зажегся в санузле и тоже погас. Не горит уже с полчаса. Дать ему с полчаса на то, чтобы он заснул? А может, он с погашенным светом пялит какую-нибудь цыпку? Хотя от перемены слагаемых сумма не меняется. Он или заснет, или будет чем-то отвлечен. Можно попробовать взобраться по пожарной лестнице, но это как-никак третий этаж, и подлезать втихую на цыпочках будет ох как непросто. Гризельда дала мне набор ключей, но переться через переднюю дверь вообще верх глупости. Это Нью-Йорк, и у него все двери на замках. А может, он пялит какую-нибудь цыпку и не хочет, чтобы она у него оставалась?

Улицу я пересек и теперь в здании. То и дело подлавливаю себя на мысли, что я типичный педик: с негодованием раздумываю, кому пришло в голову раскрасить всю прихожку в горчичный цвет? Поубивал бы. Десять, пятнадцать футов; вот уже и площадка первого этажа, а на ступенях все еще ковровое покрытие. Площадка третьего этажа (это там что, не пот ли стекает по спине?). Я у двери; рука машинально водит по дверному полотну, как будто проверяя, настоящее это дерево или так, подъёбка. Учитывая, какое у меня недоверие к той колумбийской суке, я был наполовину уверен, что ключ не подойдет, а потому вставил его и резко повернул, ожидая, что он надломится или типа того, но он, гляди-ка, сработал, хотя и с громким хрустом. Вот язви его, в первую секунду я инстинктивно подрываюсь сделать ноги. Может, оно громче послышалось здесь, чем там? Впрочем, по-любому будет предусмотрительней снять оружие с предохранителя.

Дверь, скрипнув, отворяется; прихожей здесь как таковой нет – видимо, народ в Нью-Йорке в них не нуждается. Прямо по центру обеденный стол с двумя стульями; остальные стулья, вероятно, растыканы где-то еще. Снаружи света почти не поступает, и я различаю только диван у одной стены и двуспальную кровать у другой. Телевизор сразу у окна. Непонятно, то ли простыни на кровати черные, то ли там просто темно. Тем не менее я осторожно приближаюсь, высматривая на постели хоть какой-то бугорок, и пускаю из обоймы семь пуль. Происходит три вещи: «пзззт», «пзззт» глушителя, легкое пуканье пуль, взрывающих подушку, и какой-то изумленный вздох за моей спиной. Оборачиваясь рывком, я вижу там голого белого мужика, кажется рыжего (в темноте сказать сложно: при выходе он не стал включать в санузле свет). Та сука дала мне не тот адрес. Я поднимаю ствол, чтобы чмокнуть его в голову, но он бросает мне что-то прямо в глаза, и я как будто со стороны слышу свой вопль. Что-то стекает мне по лицу, попадает на губы… ёшь твою медь, это ж жидкость для полоскания рта. Пока я залетаю в ванную и вымываю эту хрень из глаз, он успевает открыть окно и сигануть на пожарную лестницу. Я кидаюсь за ним, а он голышом скачет через две ступеньки и орет благим матом. Я, наспех прицелившись, стреляю, и пуля чиркает о металл, вышибая искры. Я грохочу по ступеням вниз до следующей площадки, стреляя в вопящего обнаженного чувака; что он там вопит, не разобрать, но на призывы о помощи не похоже. Я все стреляю по этой чертовой лестнице. Вместо того чтобы добежать до низа, чувак сигает через перила на асфальт.

И вот мы припускаем по проулку – чувак все так же визжит как резаный, а я за ним, полуслепой: правый глаз меня, блин, просто доканывает. А еще с каждым шагом в проулке все сильнее начинает ощущаться неимоверная вонища от какой-то, блин, прели и гнили. Я пытаюсь посылать пули твердой рукой, но такое получается только у мазафакеров в кино, и то при двух зрячих глазах. Все мои пули исчезают во тьме – просто вглухую, без рикошетов. Для босого чувак бежит очень даже быстро, подпрыгивая и ныряя зигзагами по темному проулку, полному выбоин и мятых жестянок. На бегу я давлю что-то гадко-податливое – неудивительно, если крысу. Добегаем до перекрестка, и тут беглец непозволительно долго тормозит под внезапными огнями безудержно мчащихся машин. Мой выстрел хлопает как раз в тот момент, когда он возобновляет бег, а его с двух сторон обжимают встречно проезжающие машины. Одна из них притормаживает, а затем рвет с новой силой, закладывая правый вираж и чуть не врезаясь при этом в столб – влево, затем снова вправо, и исчезает из виду. Отчего-то на улице здесь нет никого, что для Нью-Йорка странновато. Вначале мне кажется, что стена передо мной какого-то странного вида – черная, вся из выпуклостей, глянцевито поблескивающая. И тут до меня доходит, что это мусорные мешки, накиданные поверх друг друга так, что образуется стена, наглухо перегораживающая в темени всю улицу. Я подхожу к упавшему беглецу, хватаю его за левую лодыжку и волоку обратно в проулок.

– Так ты что, всерьез эту ерундистику штудировала? Ты на обложку глянь: розовый шнобель, очки с толстенными дужками… Клоун, просто клоун – не Граучо Маркс, часом?[276] А чего стоят другие твои пасквили, боже ж ты мой! «Оружие американского подполья» или вот – «Как сделать дома профессиональный фейерверк»… Ну а это вообще из разряда классики: «Как навсегда потерять свою бывшую». В самом деле, что это? Я бы мог подумать, что ты активистка-радикалка, но, во-первых, ты не из Техаса, а во-вторых, у них там насчет черных ухо по-прежнему востро. Ни за что к себе не примут.

Я тем временем пытаюсь уяснить, на каком таком основании мой гость решил, что имеет право качать права в моем доме. Ну да, весь этот день он вел себя довольно фамильярно, но такая линия поведения, как будто он мне отец, муж или что-то в этом роде, – это уже слишком. Он ведь просто старик, которому все наскучило, а теперь вдруг появилась некая интрига, о которую можно погреть душу и разогнать кровь. Со мной он якобы общается, потому что у меня перед ним какая-то невыполненная обязанность, а так он жестоко во мне разочарован. Надо отдать ему должное, играет с чувством. Можно сказать, талантливо.

– Да вы успокойтесь.

– Что значит «успокойтесь»? Ты что, какая-то беженка, скрываешься? Чего ради тебе понадобилась такая книжка?

– Объясняться я вам не обязана. Ну, увидела ее на полке в магазине, прониклась любопытством… Дальше что?

– Каком таком магазине – «Солдат удачи»[277], что ли? Чтиво этих чокнутых?