Он к ней подходит, берет ее руки в свои, целует их, устало, как бывалый донжуан:

— Красивые, куколка, красивые.

Он уходит, и Элла в сотый раз думает, что в мире чувств все эти умные мужчины опускаются до уровня, который настолько ниже всего того, что они делают профессионально, что кажется, будто это какие-то другие существа.

Вечером Элла идет в гости к Джулии и застает ее в расположении духа, которое она классифицирует как «настрой Патриции» — а именно скорее в сардоническом, чем в горьком.

Джулия с большим юмором рассказывает Элле, что тот мужчина, актер, назвавший ее «женщиной, которая кастрирует мужчин», на днях снова к ней заявился, с цветами и как ни в чем не бывало.

— Он действительно весьма удивился тому, что я отказываюсь ему подыгрывать. Он был весь из себя такой веселый, компанейский парень. А я сидела, смотрела на него и вспоминала, как я почти что выплакала свои глаза, когда он от меня тогда ушел, — ты помнишь те две ночи, и я все время была такой с ним нежной, такой доброй, так старалась его расслабить, а потом он мне сказал, что я… но даже и тогда, черт побери, я не могла себе позволить ранить его чувств. И я сидела рядом с ним и думала: «Неужели, по-твоему, он забыл о том, что сказал и почему? Или же предполагается, что мы должны не обращать внимания на их слова? Просто предполагается, что мы должны быть настолько сильными, что можем легко пережить все что угодно?» Иногда мне кажется, что все мы помещены в какой-то сексуальный сумасшедший дом.

Элла сухо отвечает:

— Дорогая моя Джулия, мы избрали путь свободных женщин, и это та цена, которую мы платим, вот и все.

— Свободные, — говорит Джулия. — Свободные! Что толку в нашей свободе, если несвободны они? Клянусь Богом, у каждого из них, и даже у самых лучших из них, в сознании все еще живут старые стереотипы, что бывают женщины хорошие и женщины плохие.

— А мы сами? Свободные, мы говорим, а правда в том, что у них случаются эрекции с женщинами, до которых им вообще нет никакого дела, а мы не можем испытать оргазма, пока мы не полюбим их. Какая в этом может быть свобода?

Джулия замечает:

— Значит, тебе везет чаще, чем мне. Вчера я вот подумала: из десятерых мужчин, с которыми я спала за последние пять лет, восемь оказались импотентами, или они кончали слишком быстро. Я в этом привыкла винить себя, — конечно, мы же всегда так делаем, не странно ли это — то, как мы буквально из кожи вон лезем, чтобы обвинить себя во всем? Но даже этот чертов актер, тот, который сказал, что я кастрирую мужчин, был так любезен, что сообщил мне, о, но только между делом, просто так, что за всю жизнь он встретил лишь одну женщину, с которой у него все получилось. Но не спеши носиться с мыслью, что он мне это рассказал, чтобы меня утешить, вовсе нет.

— Дорогая моя Джулия, но ты раньше вроде бы не занималась подсчетом своих мужчин?

— До того, как я не стала размышлять об этом, нет, не занималась. Раньше.

Элла обнаруживает, что у нее сменилось настроение, или же началась новая жизненная фаза. В сексуальном отношении она становится абсолютно холодной. Она списывает это на последствия инцидента с канадским сценаристом, но по большому счету — ей все равно. Она теперь холодная, самостоятельная, отстраненная. Она не только не может вспомнить, что это такое — страдать от сексуального желания, она не может себе представить, что она вообще еще когда-нибудь почувствует желание. Она, однако, знает, что это состояние — отчужденности, самодостаточности, полного отсутствия желаний — это лишь другая сторона сексуальной одержимости.

Она звонит Джулии, чтобы сообщить ей, что она завязала с сексом, завязала с мужчинами, потому что «ей все это надоело». Добродушный скептицизм Джулии буквально ударяет ей в ухо, и она добавляет:

— Я говорю тебе это серьезно.

— Тебе это пойдет на пользу, — отвечает Джулия.

Элла решает снова писать, ищет внутри себя книгу, которая уже там, внутри нее, написана и ждет, когда ее перенесут на бумагу. Она проводит много времени в полном одиночестве, она ждет момента, когда сумеет распознать очертания этой книги внутри себя.

Я вижу Эллу: она медленно ходит по большой пустой комнате, думает, ждет. Я, Анна, вижу Эллу. Которая, конечно же, Анна. Но в том-то все и дело, что она — не Анна. В тот самый момент, когда я, Анна, пишу: «Элла звонит Джулии, чтобы сообщить ей, и так далее», — Элла уплывает от меня и становится кем-то другим. Я не понимаю, что происходит в тот момент, когда Элла отделяется от меня и становится Эллой. Этого никто не понимает. Достаточно дать героине другое имя: вместо Анны назвать ее Эллой. Почему я выбрала имя Элла? Однажды я познакомилась на вечеринке с девушкой по имени Элла. Она писала книжные обзоры для какой-то газеты и читала рукописи для издателя. Она была маленькая, худенькая, смуглая — физически она принадлежала к одному со мной типу. Ее волосы были убраны назад и перевязаны черной лентой. Меня поразили ее глаза: необычайно настороженные, «обороняющиеся». Это были бойницы в крепостной стене. На той вечеринке все много пили. Хозяин дома подошел к нам, чтобы наполнить наши бокалы. Она подняла руку — свою тонкую, белую, изысканную руку, чтобы прикрыть ладонью свой стакан в то самое мгновение, когда он налил туда буквально три глотка вина. Она холодно кивнула ему:

— Этого достаточно.

Потом — холодно мотнула головой, когда хозяин начал настаивать на том, чтобы доверху заполнить ее стакан. Он ушел; она заметила, что я за ней наблюдала.

— Мне нужно ровно столько, чтобы добиться правильной степени опьянения.

Я рассмеялась. Но нет, она была серьезна. Она выпила три глотка красного вина, а потом заметила:

— Да, правильно.

Оценивая воздействие на себя алкоголя, она еще раз слегка кивнула — также холодно:

— Да, действительно, в самый раз.

Что ж, я бы так никогда не поступила. Это совсем не Анна.

Я вижу Эллу, укрывшуюся от всех, одинокую, она бродит по своей большой комнате, перетягивает свои прямые черные волосы широкой черной лентой. Или часами сидит в кресле, безвольно уронив свои изысканные белые руки на колени. Она сидит, опустив глаза на руки, она хмурится, думает.

Внутри себя Элла находит следующий сюжет: женщина, которую любит мужчина, на протяжении всей долгой истории их отношений непрерывно критикующий ее за то, что она ему не верна, за то, что ее слишком влечет светская жизнь, до которой ее не допускает его ревность, и за то, что она чрезмерно озабочена собственной карьерой. Эта женщина за те пять лет, пока длился их роман, на деле ни разу даже не взглянувшая на другого мужчину, не принявшая ни одного приглашения и полностью забросившая свою карьеру, действительно становится всем тем, за что он ее критиковал, в тот самый момент, когда он ее бросает. Она живет беспорядочно и неразборчиво, от одной вечеринки до другой, она беспощадна, когда дело касается ее карьеры, ради этого жертвуя и своими мужчинами, и друзьями. Смысл этой истории в том, что ее новая личность была создана им и что все, что она делает, — ее сексуальные поступки, поступки предательские, совершаемые во имя карьеры, и так далее, — она делает с одной мстительной мыслью: «Вот тебе, вот то, что ты хотел, вот та я, которую ты хотел во мне видеть». И когда спустя какое-то время они снова встречаются, когда новая личность в ней уже «прочно стоит на ногах», он снова в нее влюбляется. Он всегда хотел, чтобы она была именно такой; и причина, по которой он от нее ушел, на самом деле заключалась в том, что с ним она была тихой, податливой, верной женщиной. Но теперь, когда он снова в нее влюбляется, она его отвергает, и отвергает с горьким презрением: то, какая она сейчас, — это «не настоящая» она. Он отверг ее «настоящее я». Он предал настоящую любовь и полюбил теперь подделку. Когда она его отвергает, она тем самым сохраняет свое настоящее «я», женщину, которую он предал и отверг.