— То, что мы видели сегодня вечером, — проявление того самого монстра, — сказал Дру. — Интересно, он еще принимает наркотики?

— Понятия не имею. Может, пригласить психиатра посмотреть пленку, отснятую лейтенантом Энтони?

— Самому не терпится посмотреть. Эта пленка может стать золотой жилой... Карин, что знает Витковски?

— Понятия не имею. Он лишь сказал, есть вопросы без ответов из прошлого. Не знаю, что он под этим подразумевал.

— Давай спросим. — Лэтем повернулся и обратился к полковнику, сидевшему с двумя коммандос на планшире по правому борту. — Стэнли, можно тебя на минутку?

— Конечно.

Полковник прошел по палубе и встал между Дру и Карин.

— Стош, ты знал о том, что произошло сегодня вечером, гораздо больше, чем сказал нам обоим, не так ли?

— Нет, не знал, лишь предполагал. Одним из любимых персонажей Фредди де Фриса, когда он шел на задание, был священник, и, Бог свидетель, он светлее, чем Мэрилин Монро, когда не красил волосы. Когда капитан описывал белокурого священника под метр восемьдесят, я стоял рядом с вами, Карин, и видел, как вы напряглись. И я вдруг догадался.

— Это не объясняет, почему ты вообще мог заподозрить, что там окажется ее муж, — сказал Лэтем.

— Ну тогда вернемся на несколько лет назад. Когда в Г-2 сообщили о смерти Фредерика де Фриса от рук Штази, были там нестыковки — почему, например, они так детально зафиксировали его «допросы» и смерть. Это показалось странным, очень странным. Как правило, подобные откровения прятали подальше: сработали уроки концлагерей.

— Это и меня в первую очередь поразило, — согласилась Карин. — Гарри тоже, но он приписал это менталитету фанатиков из Штази, знающих, что скоро потеряют власть, все потеряют. Я сомневалась еще и потому, что Фредерик часто говорил о Штази — какими они могут быть извергами, какими изворотливыми, но у них, однако, слишком шаткое положение. А такие люди не подписывают себе приговор своими собственными словами.

— И что сказал брат, когда ты ему обо всем поведала?

— Я так ничего ему и не сказала. Видишь ли, Гарри был не просто начальником Фредди, он его любил. Мне не хватило смелости рассказать ему о наших проблемах. Какой смысл? Фредди умер — по документам.

— Было еще кое-что, — тихо сказал полковник, — о чем вы, Карин, не могли знать. Из трех своих последних внедрений де Фрис принес абсолютно ложную информацию. К тому времени мы переманили на свою сторону довольно многих из Штази, они знали, что скоро останутся без работы и пойдут под суд, так что с радостью соглашались сотрудничать. Несколько таких агентов представили доказательства, противоречившие донесениям де Фриса.

— Почему вы его не ткнули носом? — спросил Дру. — Не прижали к стенке?

— Нам было не все ясно, — ответил Витковски, качая головой. — А вдруг его обманули, перехитрили? Или он сгорел? В прошлом же это был непревзойденный агент, может, эти промахи — результат переутомления? Ты делаешь ошибочные выводы, а мы не могли?

— Вы помянули что-то важное, Стэнли, — сказала Карин. — Что?

— Лишь один факт, но подтвержденный двумя перевербованными агентами, не знавшими друг друга. Штази был спрутом с сотней глаз и тысячей щупальцев; в каком-то смысле он управлял подземными силами страны... Так вот, ваш муж дважды летал в Мюнхен и встречался с генералом Ульрихом фон Шнабе; позже выяснилось, что этот человек один из вождей неонацистского движения. Убит в тюрьме своими же людьми до допроса.

— Итак, зерно было брошено, и расцвел ядовитый цветок по имени Гюнтер Ягер, — сказала Карин, недоверчиво склонив голову. Но как? Как?

— Может, пленка что-нибудь даст. — Лэтем мягко отстранил полковника и обнял ее за плечи, потом повернулся к Витковски. — Достань свой хитрый телефон и позвони людям Моро в Бонне. Пусть они закажут нам трехместный номер в гостинице «Кенигсхоф» с видеомагнитофоном для дублирования.

— Ya wohl, mein Heir! — улыбнулся полковник, одобрительно щурясь в призрачном свете луны. — Говоришь как настоящий командир, хлопчик.

— Но как же? — вскрикнула неожиданно Карин, обратив измученное лицо к бегущим по небу ночным облакам. — Как человек мог стать совсем другим?

— Выясним, — сказал, обнимая ее, Дру.

То приглушенные, то гремевшие по-немецки слова создавали странный ритм — поразительный поток звуков, и вызывающий оцепенение, и одновременно наэлектризовывающий публику, — жуткую смесь молитвы и угроз. Действующие лица на экране также гипнотизировали, несмотря на постоянное движение небольшого камкордера, который твердо в руках было не удержать, и на штору, часто заслонявшую объектив. Белокурый священник обращался к мужской аудитории из тридцати шести человек. Некоторые, судя по одежде, не были немцами, но каждый — в дорогом одеянии, некоторые облачились не столь официально, как другие: костюмы яхтсменов и спортивная одежда от Диора соседствовали с деловыми костюмами. Одни сосредоточенно слушали, кое у кого в глазах читалось явное смущение, когда речь страстного оратора становилась слишком бурной, но все поднимались как один во время частых выкриков «Sieg Heil!» А неистовый священник со светлыми волосами и пронзительным взглядом действительно завораживал.

Прежде чем начать просмотр видеозаписи, лейтенант Энтони встал перед отрядом в большом номере гостиницы «Кенигсхоф» и сообщил:

— В камере объектив с переменным фокусом и высокочувствительный микрофон, так что вы все услышите, а я попробовал сделать крупные планы всех присутствующих в целях опознания. Поскольку мистер Лэтем не знает немецкого, мы с Крисом пригласили английскую машинистку и постарались тщательно перевести все, что говорил этот Гюнтер-Ягер — текст далек от совершенства, но достаточно ясен.

— Вы очень предусмотрительны, Джерри, — похвалил его Дру, садясь между Витковски и Карин.

— Больше того. Это было чертовски важно, — прервал его капитан Диец, встав на колени перед телевизором и вставляя кассету в видеомагнитофон. Меня до сих пор трясет, — добавил он загадочно. — О'кей, наступает время чудес.

Экран неожиданно заполнили шум и люди, как сказал бы поэт — шум и ярость. Лэтем следил по английскому тексту.

«Друзья, солдаты, вы истинные герои „четвертого рейха“! — начал человек, называвший себя Гюнтером Ягером. — Я сообщаю вам потрясающую новость! Приливная волна разрушительной силы обрушится вскоре на столицы наших врагов. Момент атаки определен, до него осталось ровно пятьдесят три часа. Осуществляется наконец все, ради чего мы работали и шли на жертвы, к чему стремились. Конечная цель еще не видна, но начало близко! Это станет омегой, окончательным решением вопроса международного паралича! Как вам, пересекшим границы и моря, хорошо известно, наши враги в состоянии хаоса, очень многих обвиняют в причастности к нашему движению. Вслух люди нас проклинают, но миллионы их мысленно нам аплодируют, ибо хотят того, что мы можем дать! Избавить коридоры власти от злокозненных евреев, которые хотят, чтобы все было только для них и ненавистного нам Израиля. Депортировать визгливых недочеловеков-негров. Раздавить социалистов, которые предали бы нас забвению и использовали бы наши идеи для пропаганды непродуктивного — словом, попытались бы переделать мир! Мы должны учиться у римлян, когда они еще не были вялыми и не позволяли крови рабов заразить свою. Мы должны быть сильными и абсолютно нетерпимыми к неполноценности! Если убивают покалеченную собаку, почему не уничтожить продукт неполноценных родителей?.. Теперь о нашей приливной волне. Большинство из вас знает название этой операции, некоторые нет. Так вот, ее кодовое название — „Водяная молния“, такова она и по сути. Молния ударит и убьет, так как она поразит воду. Через сорок часов запасы воды в Лондоне, Париже и Вашингтоне будут заражены с такой необыкновенной степенью токсичности, что погибнут сотни тысяч людей. Правительства окажутся парализованы, ибо потребуются дни, может, недели на выявление природы токсинов и еще недели, прежде чем примут контрмеры. К тому времени...»