В статье «Закрытие Пушкинского пленума» 28 февраля «Известия» написали:

«Тов. Ставский зачитал письмо, полученное им к концу пленума от И. Сельвинского, в котором последний сам признаёт допущенную им грубую политическую ошибку».

В стенограмме выступления Ставского (до того, как он заговорил о письме Сельвинского) есть ещё и такие слова:

«Товарищ Сталин говорит: надо жалеть людей, беречь людей, а это значит – правду им в глаза говорить, смело их критиковать, указывать им на их недостатки».

3 марта на вечернем заседании партийного пленума выступил Иосиф Сталин. Речь его начиналась так:

«Сталин. – Товарищи! Из докладов и прений по ним, заслушанных на пленуме, видно, что мы имеем здесь дело со следующими тремя основными фактами.

Во-первых, вредительская и диверсионная работа агентов иностранных государств, в числе которых довольно активную роль играли троцкисты, задела в той или иной степени все или почти все наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные.

Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты.

В третьих, некоторые наши руководящие товарищи, как в центре, так и на местах, не только не сумели разглядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, но оказались до того беспечными, благодушными и наивными, что нередко сами содействовали продвижению агентов иностранных государств на те или иные ответственные посты. Таковы три бесспорных факта, естественно вытекающие из докладов и прений по ним.

Чем объяснить, что наши руководящие товарищи, имеющие богатый опыт борьбы со всякого рода антипартийными и антисоветскими течениями, оказались в данном случае столь наивными и слепыми, что не сумели разглядеть настоящее лицо врагов народа, не сумели распознать волков в овечьей шкуре, не сумели сорвать с них маску?»

Отвечая на этот свой вопрос, Сталин сказал, что троцкисты сумели перестроиться. А затем объяснил, чего добиваются троцкисты:

«Сталин. – Реставрация капитализма, ликвидация колхозов и совхозов, восстановление системы эксплуатации, союз с фашистскими силами Германии и Японии для приближения войны с Советским Союзом, борьба за войну и против мира, территориальное расчленение Советского Союза с отдачей Украины немцам, а Приморья – японцам, подготовка военного поражения Советского Союза в случае нападения на него враждебных государств и как средство достижения этих задач – вредительство, диверсия, индивидуальный террор против руководителей советской власти, шпионаж в пользу японо-немецких фашистских сил – такова развёрнутая Пятаковым, Радеком и Сокольниковым политическая платформа нынешнего троцкизма…

Современный троцкизм есть не политическое движение в рабочем классе, а беспринципная и безыдейная банда вредителей, диверсантов, разведчиков, шпионов и убийц, банда заклятых врагов рабочего класса, действующая по найму у разведывательных органов иностранных государств».

И Сталин поставил задачу, которую должны были выполнять все:

«Сталин. -…в борьбе с современным троцкизмом нужны теперь не старые методы, не методы дискуссий, а новые методы, методы выкорчёвывания и разгрома».

Даже скончавшегося Орджоникидзе вождь в своей речи подверг резкой критике за «примиренчество и либерализм».

Пленум поручил наркому Ежову очистить НКВД от проникших туда троцкистов и зиновьевцев.

Тут сразу вспоминается давний разговор будущего писателя Льва Разгона с бывшим любимцем Сталина Иваном Москвиным, который «нашёл, достал, вырастил и выпестовал» Николая Ежова:

«Когда Ежов… в течение всего нескольких лет сделал невероятную карьеру, став секретарём ЦК, председателем ЦКК и генеральным комиссаром государственной безопасности, я спросил у Ивана Михайловича: “Что такое Ежов?” Иван Михайлович слегка задумался, а потом сказал:

– Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он всё сделает…»

Но Ежову в его работе всё-таки требовалась помощь – вот газеты и принялись разоблачать тех, кого Бухарин назвал лучшими советскими поэтами. Поэтому, как ни славили советскую власть и её вождей Пастернак и Сельвинский, как ни ставили свои подписи под резолюциями и письмами, требовавшими смерти «врагам народа», это не спасло их от разящей критики. И уже 5 марта «Литературная газета», подхватив эстафету от «Правды», напечатала призыв:

«Выжечь до конца косноязычную поэзию Пастернака и идеологически порочную поэзию Сельвинского!»

Вскоре был арестован и расстрелян старший брат Григория Орджоникидзе, затем арестовали и осудили жену и всех родственников покойного наркома.

10 марта 1937 года «Литературная газета» опубликовала речь на «Пушкинском пленуме» поэта Владимира Луговского, напрямую обратившемуся к сидевшему в зале Илье Сельвинскому:

«Ведь недавно ты непременно хотел считаться королём поэзии. Это была установка Сельвинского. Знаменателен его “конь полководца”.

Когда умер Маяковский, Сельвинский писал: “Я принимаю твоё наследство…” Это опасная самонадеянность. Академик Павлов поставил памятник “неизвестной собаке”, а Сельвинский пишет, что он “идёт среди воя собак своею привычной походкою тигра”. Под собаками он разумеет людей, своих товарищей! Скажем в лицо Сельвинскому: нехорошо!»

13 марта Ян Гамарник, первый заместитель верного сталинца Клима Ворошилова, был назначен уполномоченным Наркомата обороны СССР при Совнаркоме РСФСР.

В том же марте в Советский Союз из Гааги прибыл («для доклада своему начальству») резидент советской разведки в Европе Вальтер Кривицкий. Ему очень хотелось «узнать из первых рук, что происходит в Советском Союзе»:

«В железнодорожных кассах Ленинграда я встретил старого друга и товарища.

– Ну, как дела? – спросил я его.

Он оглянулся и ответил приглушённым голосом:

– Аресты, одни аресты. Только в одной Ленинградской области арестовано более 70 процентов всех директоров заводов, включая военные заводы. Это – официальная информация, полученная нами от партийного комитета. Никто не застрахован. Никто никому не доверяет».

В этот момент до ленинградских энкаведешников дошёл слух о том, что поэт Василий Князев начал работать над «романом о смерти товарища Кирова». И в ночь с 19 на 20 марта на улицу Рубинштейна, в дом № 15/17, в квартиру № 31, в которой проживал Князев, была послана группа сотрудников. Они изъяли рукописи, письма, книги. Квартиру опечатали. Арестованного поэта заключили в 36-ю камеру IV отделения тюрьмы № 2. Следователи приступили к расследованию.