Тегеран ограничился присутствием в Гааге заместителя министра иностранных дел, чья речь включала в себя несколько дружественных предложений по совместным проектам. Я не встречалась лично с иранским дипломатом, но поручила Джейку Салливану переговорить с ним для того, чтобы повысить шансы дальнейшего сотрудничества по вопросу Афганистана.

Джейк также лично вручил иранской стороне письмо с просьбой освободить трех американских граждан, которых удерживали в Иране: агента ФБР в отставке Роберта Левисона, аспирантку Эшу Момени и американскую журналистку ирано-японского происхождения Роксану Сабери. Роксана была арестована в Тегеране по обвинению в шпионаже спустя несколько дней после того, как я вступила в должность в январе 2009 года. После того как она объявила голодовку, а Соединенные Штаты и другие страны взяли ситуацию под свой контроль, ее освободили в мае того же года. Она приехала на встречу со мной в Госдепартамент США вскоре после своего возвращения и рассказала мне о том тяжелом испытании, которое ей пришлось пережить. Роберт Левисон все еще находится в заключении. Эше Момени, которая была освобождена из заключения, но удерживалась в стране, позволили вернуться в Соединенные Штаты в августе 2009 года.

На той же конференции в Гааге Ричард Холбрук имел краткую беседу с иранским дипломатом на официальном обеде (хотя позднее иранцы отрицали, что такой разговор состоялся).

Вторая половина 2009 года обернулась неожиданными событиями, которые необратимо изменили курс международной полемики по иранскому вопросу.

Сначала в Иране состоялись выборы. В июне Ахмадинежад был объявлен победителем президентских выборов. Все указывало на то, что результаты были сильно искажены, если не полностью фальсифицированы. Огромные толпы народа собирались на улицах Тегерана и по всей стране в знак протеста. Это было очень неожиданно для нас: средний класс Ирана отстаивал свое право на демократию, которую ему обещали во время революции 1979 года, но которую он так и не получил. Протесты набирали силу и получили название «зеленого движения». Миллионы иранцев вышли на улицы, демонстрируя беспрецедентное проявление своего несогласия с существующими в стране порядками, многие даже требовали низложения правящего режима. Сотрудники органов правопорядка отреагировали применением насилия. Мирных граждан били полицейскими дубинками, были произведены массовые аресты. Политические оппоненты были арестованы, подверглись пыткам, некоторые из них были убиты. Люди по всему миру были потрясены видеоматериалами о женщине, застреленной прямо на улице. Эти акты насилия шокировали, но репрессии были вполне в духе режима, который нарушал все мыслимые права человека.

В администрации президента США Обамы разгорелись горячие споры о том, как было необходимо отреагировать на эти события.

— Мы пристально наблюдаем за событиями, которые разворачиваются в Иране, но мы, как и остальное мировое сообщество, следим за реакцией народа Ирана и ждем решения, которое он примет, — заявила я, когда протесты в Иране стали нарастать, но еще до того, как они переросли в более серьезные столкновения. — Мы искренне надеемся, что ситуация разрешится благополучно и отразит истинную волю и намерения иранского народа.

Наши информаторы в Иране настоятельно советовали нам не делать никаких заявлений. Они переживали, что, если Соединенные Штаты выступят в поддержку демонстрантов или открыто попытаются вмешаться в ситуацию, это позволит режиму подавить акции протеста как результат заговора иностранного государства. Многие из аналитиков нашей разведывательной службы и эксперты по иранскому вопросу согласились с этим мнением. Но все еще оставался соблазн выразить нашу поддержку иранскому народу и наше недовольство деспотичным режимом его страны. Казалось, это были наиболее правильные действия Америки, соответствовавшие духу наших демократических ценностей и убеждений.

После того как президент выслушал все доводы за и против, он с видимой неохотой принял решение о том, что лучшим служением интересам иранского народа будет отказ Соединенных Штатов от вмешательства в самую гущу конфликта. Это было сложным и весьма дальновидным тактическим решением. И оно было принято не потому, что, как в свое время пытались это представить некоторые комментаторы, президент больше заботился о поддержании хороших отношений с иранским режимом, чем о противостоянии ему. Мы считали, что поступаем правильно по отношению к протестующим и к демократии. Мы не преследовали никаких иных целей. Наша команда в Госдепартаменте постоянно и негласно поддерживала контакт с активистами в Иране. В этой связи мы решились на экстренные меры для того, чтобы предотвратить прекращение функционирования «Твиттера» на территории страны — основного средства связи протестующих с внешним миром.

Бросая взгляд в прошлое, я не могу с полной уверенностью сказать, что наша сдержанность была правильным выбором. Это не остановило режим от безжалостного уничтожения «зеленого движения». Наблюдать за этим было очень тяжело. Возможно, более резкие высказывания Соединенных Штатов не предотвратили бы такой исход событий, а даже ускорили бы этот процесс. Но в то время мы не могли предвидеть, сможем ли мы изменить что-либо или нет. Я глубоко сожалею о том, что мы недостаточно настойчиво призывали другие страны объединиться и присоединиться к нашей борьбе. Так как волна протестов в Иране была жестоко подавлена руководством страны, я выступила за увеличение наших усилий в обеспечении демократически настроенных активистов необходимыми техническим оборудованием и технологиями для того, чтобы избегать преследования со стороны государства и цензуры. В течение нескольких следующих лет мы вложили в этот проект десятки миллионов долларов и обучили более пяти тысяч активистов по всему миру.

В сентябре, когда Али Хаменеи и Ахмадинежад снова стали неоспоримо контролировать Иран, конфликт разгорелся с новой силой. Западные разведывательные службы неусыпно следили за предположительно создаваемой иранской установкой по обогащению ядерного топлива, которая была укрыта в горах недалеко от города Кум к юго-западу от Тегерана. После того как разведка необоснованно обвинила Ирак в хранении оружия массового уничтожения, мы с объяснимой осторожностью относились к возможности поспешных выводов относительно Ирана, однако эти разработки нас очень тревожили. До завершения работ по созданию установки оставалось всего несколько месяцев. Если бы это произошло, то данный шаг значительно усилил бы возможности Ирана в создании атомной бомбы, так как установка находилась в весьма хорошо защищенном месте. Когда иранцы обнаружили, что мы знаем об их обмане, они попытались скрыть его. 21 сентября 2009 года они обратились к Международному агентству по атомной энергии (МАГАТЭ) с письмом, в котором в сдержанных тонах признавали существование небольшого пилотного проекта около города Кум, о котором ранее они случайно забыли упомянуть.

Мы решили сами раскрыть миру всю правду. В ближайшую неделю на ежегодную сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке должны были собраться мировые лидеры. Мы понимали, что публикация сведений о секретной иранской установке по обогащению ядерного топлива вблизи города Кум вызовет широкий общественный резонанс, который мы, в свою очередь, собирались использовать в свою пользу. Президент Обама председательствовал на заседании Совета Безопасности, посвященном ядерной угрозе, а представители группы «5+1» собирались начать новый раунд переговоров с иранской стороной. Мы должны были тщательно спланировать свои действия по раскрытию иранского обмана и согласовать их с нашими английскими и французскими союзниками, чтобы оказать максимально возможное давление как на иранцев, так и на те страны, которые были предрасположены относиться к Ирану с позиций презумпции невиновности (в первую очередь это относилось к России и Китаю). Если бы нам удалось все хорошо организовать, этот вскрытый нами подлог имел бы эффект разорвавшейся бомбы и мог бы изменить дипломатический баланс не в пользу Ирана, что помогло бы нам перейти к более жестким международным санкциям.