Самый страстный парламентский протест исходил от Джона Диллона, доверенного коллеги Редмонда, который обвинил безумное правительство в «выпускании рек крови»[1782]. Американцы тоже негодовали и сравнивали убийство военнопленных с немецкими ужасами. Посол Великобритании в Вашингтоне писал домой: «Ирландский вопрос отравляет наши отношения с США»[1783].

Некоторые люди вроде епископа Л имерика противопоставляли жестокость по отношению к повстанцам «Кровавой Пасхи» и милосердие в отношении к участникам набегов Джеймсона. Бернард Шоу сказал: наказания Максвелла напоминали расправы лорда Кромера с неуправляемыми деревенскими жителями в Деншавай. Но политика слепого возмездия британским властям «превратила безрассудную авантюру в героический эпизод в борьбе за ирландскую свободу; ничего более глупого и безумного не могли придумать даже самые худшие враги Англии»[1784].

Повешение сэра Роджера Кейсмента в августе вызвало еще большую ярость, поскольку это была месть, подаваемая холодной. Более того, он прославился как гуманист, настроенный против колониализма, осуждавший, например, бельгийское правление в Конго — «тиранию, которую невозможно представить, разве что только ирландским умом, видевшим ужасы, которые ежедневно осуществлялись на этой земле»[1785].

Поэтому его дискредитировали недостойными методами. Отрывки из дневника Кейсмента, в которых говорилось о гомосексуальных пристрастиях, частным образом показали влиятельным людям в Англии (например, архиепископу Кентерберийскому и американскому послу).

В большей части Ирландии произошел знакомый христианский парадокс — участники Пасхального восстания одержали победу через провал. Бывшие парии завоевали короны мучеников. «Плюмажем дроги похоронные украсят ваши короли. Повстанцев души непокорные — в лучах божественной любви…» — пели ирландцы в то время[1786]. Йейтс написал о влиянии шестнадцати жертв:

Ирландцам пришлось вынесли худшую гражданскую борьбу перед тем, как исполнилась мечта Коннолли, и связь с «разбойничьей империей»[1788] оказалась разорвана. Однако в Пасху 1916 г. они нанесли очень важный удар, который, как сказал Ленин, имел «в сто раз большее политическое значение, чем удар такой же силы в Азии или в Африке»[1789]. Это был удар в сердце империи, и он вдохновил националистов везде, а особенно — в Индии и Египте. Как в дальнейшем заявил Ганди, ирландцы не только купили свободу кровью, которую взяли, но и галлонами крови, которые с готовностью отдали[1790].

Вначале казалось, что восстание заново оживило движение за гомруль. Но оно снова потерпело неудачу, разбившись о скалу Ольстера. Лоялисты там (и на юге) противопоставляли благородные жертвы ирландцев на Сомме убийственной государственной измене в Дублине. Однако важные персоны в Англии снова настаивали, что не должно быть никакой капитуляции. Апатичный и мечтательный Бальфур зашел так далеко, что повторял мрачное предупреждение сэра Рандольфа Черчилля: «Ольстер скорее будет сражаться, а не подчиниться правлению националистов. И Ольстер будет прав»[1791].

Поэтому Редмонд и его последователи стали казаться еще более неуместными и ненужными, а в конечном счете от восстания выиграла партия Шин Фейн. Это произошло не потому, что Гриффит в нем не участвовал (хотя и предлагал), а оттого что британцы винили его партию. Она одна отождествлялась с целью полной независимости.

Военное положение способствовало притоку новобранцев, и зараженный крысами лагерь для интернированных ирландских задержанных в Фронгохе в Уэльсе был очень точно назван «Университетом революции»[1792]. В июле 1917 г. Шин Фейн добилась поразительной победы, когда де Валера, открыто говоривший о своем «желании, чтобы Британскую империю разорвало на куски»[1793], выиграл дополнительные выборы в Ист-Клере.

Де Валера был высоким человеком. Он носил очки, держался холодно, выглядел суровым. Об этом бывшем учителе математики Йейтс говорил, как о живом аргументе, но не живом человеке[1794].

На самом деле он был так занят делом национализма, что во время дискуссии с лидером Ольстера сэром Джеймсом Крейгом де Валера потребовалось полчаса, чтобы дойти до эпохи Брайана Бору, а когда он вел переговоры с Ллойд-Джорджем, то казалось, что его интересует беседа об Оливере Кромвеле. Однако на этом раннем этапе де Валера нечетко определился насчет того, как «поднимать республику на руинах Британской империи»[1795]. И тут сами британцы пришли ему на помощь. Они приняли крутые меры против мелких случаев подстрекательства к мятежу — например, учений, ношения формы, насвистывания националистических песен, зелено-черных траурных значков Шин Фейн[1796].

В сентябре 1917 г. объявивший голодовку «доброволец» Томас Аш умер в результате насильственного кормления в тюрьме Маунтджой. Это вызвало похоронную процессию, которая стала живой картиной национального вызова. Над могилой дали залп. Как сказал Майкл Коллинс, таково было единственное правильное отдание долга мертвому фению.

Шин Фейн выиграла и от очевидного намерения Великобритании ввести в Ирландии всеобщую воинскую повинность. Партия отреагировала, словно на объявление войны, после чего де Валера и ряд его коллег были арестованы. Последовали дальнейшие карательные меры — например, воскресный запрет на гаэльские игры, который массово нарушался.