Хотя шериф Хусейн провозгласил себя «царем арабской нации»[1827], арабская нация являлась миражом. Не было никакого политического, географического или даже лингвистического четкого определения. Это скопление, куча культур.

Ислам разделился на секты. Образованные городские арабы, которых британцы (включая Лоуренса) имели склонность презирать, как англизированных туземцев Ближнего Востока, не обеспечивали единства. Кочевые кланы пустыни существовали для того, чтобы сражаться и осуществлять набеги. Хотя Лоуренс жаловался на «скотскую жизнь среди арабов»[1828], он идеализировал бедуина, как Пирс идеализировал крестьян. Но аборигены оказались капризными, хотя и преданными. Они страстно желали «плотского рая»[1829], полного банкетов, драгоценных камней и гурий, обещанных пророком Мухаммадом и предлагаемых халифом Османской империи. Однако они жаждали и золотых соверенов, которые Лоуренс распределял с такой кавалерской щедростью. Без них, вместе с британскими кораблями, самолетами, бронемашинами, взрывчаткой, оружием и поставками, арабское восстание развалилось бы на части. Но на самом-то деле турки посчитали арабские атаки булавочными уколами в сравнении ударами кузнечного молота британцев[1830].

Однако налеты партизан на железные дороги и массовые атаки на изолированные гарнизоны заставили турок сконцентрироваться на обороне. Это помогло генералу Алленби в продвижении через Палестину. Современная армия присоединилась к феодальному хозяину, который, как говорил Лоуренс, наступал с варварским великолепием: «Фейсал впереди в белом. Шараф — справа от него, в красном головном уборе, в тунике и плаще, окрашенных хной. Я сам — еще правее, в белом и красном. За нами — три знамени из пурпурного шелка, с золотыми пиками, за ними три барабанщика выбивают марш, а за ними дикая подпрыгивающая масса из 1 200 верблюдов. Это телохранители, двигающиеся в таком тесном строю, который только возможен, они одеты в наряды всех возможных цветов. Сбруя на верблюдах тоже разнообразна по цвету, такая же яркая. Вся толпа поет в полную силу своих голосов военную песнь в честь Фейсала и его семьи! Это выглядит, словно река из верблюдов, поскольку мы заполнили вади до самых берегов и текли по нему, словно ручей, растянувшийся на четверть мили»[1831].

Сами арабы были поражены воинской силой, которую смогли собрать. Лоуренс сообщил о замечании шейха племени хо-вейда разбойничьего вида, которого звали Ауда Абу-Тайи: «На Эль-Веджх движется не армия, а целый мир». Другой участник событий ответил: «Да, мы больше не арабы, а нация»[1832].

Хотя марш на Эль-Веджх, как и многие другие маневры Фейсала, потерпел фиаско, в какой-то степени арабская солидарность действительно появилась в результате борьбы против турок. Британцы даже объявили, что это война за независимость. Такие заверения мало что значили, по словам лорда Грея, министра иностранных дел: ведь арабское государство было «воздушным замком, который никогда не материализуется»[1833].

Было более разумно рассматривать, какие преимущества сами британцы могли получить от распада Османской империи. Они давно поддерживали больную Европу, чтобы не подпустить к себе и не дать ходу «русскому медведю», а теперь нацелились убить его и разделить наследство. Возможно, их вдохновлял рассказ Гиббона о разделе трофеев после Первого крестового похода, на основании которого «латиняне царствовали за Евфратом»[1834].

Британцы определенно строили планы прибрать к рукам ключевые территории на пути в Индию, чтобы править ими в большей или меньшей степени прямо, в соответствии с обстоятельствами. Официальные лица, от самого Лоуренса до сэра Реджинальда Уингейта, который управлял вначале Суданом, а потом Египтом, хотели создать «федерацию полунезависимых арабских государств, которые считают Британию своим патроном и защитником»[1835].

Однако было невозможно игнорировать исторические интересы Франции в этом регионе. Поэтому в 1916 г. было заключено соглашение Сайке — Пико (названное в честь двух дипломатов, которые его подписали). Этим договором арабские территории тайно разрезались на сферы влияния. Себе англичане и французы передали страны «плодородного полумесяца». Франция должна была контролировать Сирию, британцы — Месопотамию и юг Палестины. Арабы оставались с пустыней, по размерам — почти с Индию.

Лоуренс, британский строитель империи с «почти мистическим рвением к решению арабского вопроса»[1836], посчитал это предательством тех, кого сам побуждал сражаться. Он был раздвоенной личностью с раздвоенной верностью, поэтому его преследовало чувство вины: «Я был почти главным негодяем в нашей банде»[1837]. Однако начиная с детства незаконно рожденного ребенка, двойственность была главным измерением существования автора «Семи столпов». Поэтому он потворствовал интригам, сообщив о соглашении Фейсалу, после чего наслаждался двойной жизнью.

В 1917 г. союзники добавили новые нити в паутину двусмысленности, которая плелась вокруг арабов. Кровавая бойня и мятеж на Западном фронте, большевистская революция в России и неограниченная война подводных лодок в Атлантике привели к тому, что победа Германии стала казаться возможной до мобилизации в Америке. Поэтому Ллойд-Джордж посчитал: «Евреи могут оказать нам больше помощи, чем арабы»[1838]. Из-за русских погромов евреи по всему миру склонялись к Центральным силам. Удовлетворив сионистские стремления к возвращению детей Израилевых в землю обетованную, союзники надеялись получить их поддержку. Многие британские лидеры, воспитанные на Библии, сочувственно слушали рассказ Хаима Вейцмана о «трагедии еврейской бездомности»[1839]. Вейцман предположительно являлся ревизором «мирового сионизма», сочетал «почти женский шарм… со звериной смертоносностью атаки»[1840]. Поэтому просионистски настроенные члены британского правительства сделали вывод, что теперь пришло время исправить историческую несправедливость. Но проглотив миф о проникающей и распространяющейся силе международного еврейства, они также возбуждались из-за более зловещих идей. Например, Артур Бальфур принял часть «антисемитских постулатов» Косимы Вагнер, которой в дальнейшем восхищался Гитлер. Хотя Бальфур признавал, что у западной цивилизации есть долг перед евреями, который она никогда не сможет заплатить, он хотел уменьшить или полностью избавить общество неевреев от «вековых несчастий»[1841], которые вызывало чужеродное присутствие евреев в этом обществе. Многие евреи подозревали, что предлагаемое убежище являлось прелюдией к их обязательной репатриации, и Бальфур — не единственный, кто считал, что «не имеющих корней космополитов»[1842] лучше всего разместить на земле Израиля. Однако любая подобная инициатива могла привести к бойне — убийству 85 000 евреев Палестины турками, как они убили миллион армян. Эдвин Монтегю написал убедительную и проницательную работу под названием «Антисемитизм нынешнего правительства». Его возражения игнорировались, как и возражения лорда Керзона, который говорил, что претензии евреев на Палестину слабее в смысле исторической подоплеки, чем претензии Англии на части Франции.