(Чудо! Но память о нем даже театр сохранил): Двинулась Матерь Богов, отвечая движеньем моленью, — Громкий и радостный крик к звездам небесным летит [598].

Временное прибежище в храме Победы богиня сменила на собственный храм на Палатине. Хотя решение о его создании было принято в 204 г., он был закончен и посвящен лишь в 191 г. Так же, как и в случае с Венерой Эрициной, выбор места обоснован тем, что эта богиня была даже не римской, а до-римской. И кажущиеся отклонения не доказывают (как это иногда утверждали), что с 217 г. римляне отказались от правила, отсылавшего иноземных богов за пределы померия. Благодаря легенде об Энее — ни Венера, ни Кибела не были иноземными богинями.

С самого начала богослужение в честь Великой Матери проводили жрец и жрица из Фригии. И это уже не впервые культ появлялся в Риме вместе со своими служителями и ритуалами: специалисты из Эпидавра остались приверженцами Эскулапа и его змеи. Однако на этот раз оргиастический характер берекинтского культа, ее многочисленные шумные и исступленные жрецы-евнухи не могли осесть без скандала в Риме, где кастрация считалась покушением, направленным против родины, и где любая религия стремилась быть и была разумной и способной к рассуждению. И поэтому в то же самое время, когда оказывался пышный прием Матери богов, в практику ее религии были внесены строгие ограничения, как будто бы она сама по себе была подозрительной и опасной. Ее взаимоотношения с римским народом регламентировались целым рядом строгих распоряжений Сената. Религиозные церемонии должны были проводиться не более, чем двумя священнослужителями — одним жрецом и одной жрицей. Им могли помогать служители (famuli), но римляне и римлянки, а также их рабы — не имели права выполнять эти функции. Ритуалы и жертвоприношения должны были проводиться только внутри огороженной территории храма, за исключением одного дня в году, когда разрешалось, чтобы Темную Мать[599] к месту ее омовения в ручье около Капенских ворот провожала процессия. Разрешался сбор пожертвований на проведение богослужений и на содержание духовенства, однако это делалось лишь в определенные дни, когда можно было видеть, как жрецы, в соответствующей литургической одежде, пели, играли на своих музыкальных инструментах и протягивали руку прохожим. Наконец, всем римлянам было запрещено совершать жертвоприношения в честь богини по анатолийскому обряду. Официальный римский культ (как в большинстве случаев, когда был принят греческий культ) обслуживался городским претором: во время апрельских праздников приносилась в жертву телка, которая не знала ни ярма, ни самца. Проводились игры, которые скоро стали ежегодными (Megale(n)sia, Ludi Megalenses).

Кроме того, начиная с 204 г. официально были сформированы товарищества (sodalités) Великой Матери. Это были своего рода фиктивные союзы, объединявшие исключительно представителей аристократии (nobiles, principes ciuitatis), в обязанности которых, как ни странно, входило, по-видимому, воздавать почести Великой Матери, организуя по очереди пиры у участников, и это называлось mutitationes или dominia (пиршества)[600].

Такие содружества были самым «свободным» среди того, что римские традиции допускали в сфере религии. Однако какими бы пышными и роскошными ни были эти пиры, они ничем не напоминали греческие orgia.

Таким образом, Рим — по воле правящей аристократии — дал права гражданства восточному культу. То, что поначалу хотели допустить лишь как исключение, то, что оправдывалось родством Рима с Фригией, должно было рано или поздно послужить прецедентом: при Сулле это была дикая каппадокийская богиня Ма (Mâ), слившаяся с несчастной Беллоной, пересекшей те же моря, чтобы обосноваться в Риме. Но в 204 г. события подтвердили превосходство религиозного нововведения: не только урожай оказался самым лучшим за последние десять лет, но, главное, уже в следующем году, как и было предсказано, Ганнибал окончательно покинул Италию, и Сенат смог, благодаря мольбам, обращенным к богам, а также совершив сто двадцать крупнейших жертвоприношений, покончить с тремя пятилетиями тревог, которые породил чужеземец. Что касается богини, то ее престиж в результате окончательно утвердился. Отныне полководцы взывали к ней в трудных делах, в моменты решающих встреч. Когда Ближний Восток уступил римскому оружию, некоторые даже дали обет отправиться совершить жертвоприношение в Пессинунте (Cic. Har. resp. 28; Val. Max. 1, 1, 1): первое скромное проявление того, что позднее станет одним из искушений и одним из опасений для Рима: возвращение к истокам, перенос центра империи в «Трою» (или, по крайней мере, на Восток) и, наконец — Византия, второй Рим.

Глава VIII

ПЕРВЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

Если история кризиса второй Пунической войны позволяет проследить размеренное существование и постепенное распространение религии римского государства, а также заметить — анализируя напряженные размышления правителей — волнения, страхи, восторги, возникавшие в обществе и ускорявшие, а иногда направлявшие процессы развития, то наряду с этим нам открыта и другая возможность взглянуть на религиозную ситуацию Рима того времени. Дело в том, что появляется римская литература. По сравнению с краткими отрывками, которые остались от Ливия и Невия (Livius, Naevius), значительны сохранившиеся тексты Энния, а кроме того — мы можем читать целые произведения Плавта и Катона[601].

Энний — замечательный свидетель, причастный к военным и политическим драмам того времени. Он родился в Калабрии, и ему было двадцать четыре года во время тразименских событий. Он служил в армии до тех пор, пока в 204 г. его не заметил в Сардинии Катон и не привез в Рим. Там, будучи школьным учителем, он поссорился со своим первым хозяином и напал на него. Попав в ближнее окружение Сципиона Африканского и Сципиона Назика, он, в конце концов, получил римское гражданство, что было справедливой наградой. Этот Ронсар римской литературы — так же, как и наш Ронсар — резвится в море греческой поэзии и греческой мысли, не обращая внимания на противоречия. Когда он переводит Эвгемера, то становится его приверженцем, а когда вдохновляется Гомером, — он благочестив и проникается божественным величием. О владыках мира он имеет самые разнообразные представления. То он распространяет греческую легенду о римских богах, греческая интерпретация которых теперь уже утвердилась; то — следуя национальным летописным данным — он почти точно переписывает в своих стихах формулировки божественного права