Люся Макарова оказалась в роли черной вдовы и стояла справа от мужа, еле справляясь с собой. Ни разу в жизни ей не было так тяжело сносить чужие взгляды и лишние реплики, обращенные к ней на этой сцене.

По углам гроба по очереди появлялись все члены труппы БДТ, все его служащие, артисты других театров, режиссеры, художники, чиновный люд…

Стоять в ногах или в головах умершего без траурной повязки считалось дурным тоном, и каждый ее надевал. Специально назначенные дежурные следили, чтобы не было нарушений. Общему правилу обязаны подчиняться все.

Потом пошли зрители, один за другим; к гробу потянулся весь зал…

Булгаковский «Мольер» непредсказуемой сценой втягивал в себя весь Ленинград, и город сдавался событию.

Он менял имена, но был всегда неравнодушен к смерти.

Через двадцать лет Люся сказала:

— У нас у всех одна декорация…

И Р. не стал ее поправлять.

В последних числах сентября Р. позвонил в Москву.

— Когда ты собираешься в Питер? — спросил он Юрского.

— Седьмого октября, но съемки день и ночь…

— Что?..

— Бродский…

— Придется опять пить заочно…

— Ну что ж…

— Скажи, ты вернулся бы сегодня к «Мольеру»?

— Нет, конечно, что сделано, то сделано…

— Тогда скажи что-нибудь бессмертное…

Сергей засмеялся, и Р. сказал:

— Мне кажется, я закончил эту повесть… Ты в ней — один из главных героев… А здесь каждый день то юбилей, то поминки…

— Мне сказал Бас… Что ж, будем молиться…

— Конечно, — сказал Р. — Конечно. — И спросил — Ты склонен выпить?..

— Я всегда склонен. А именно — каждый день, пора себя останавливать…

— Вот этого делать не надо… Бог Троицу любит: еще раз заочно, а в третий раз свидимся… Назначай время.

— Сегодня у меня концерт, — сказал Ю., — а вот завтра… В десять тридцать… Независимо от качества моего выступления…

— И независимо от качества моей истории, — сказал Р.

Л а г р а н ж (проходит к себе, садится, освещается зеленым светом, разворачивает книгу, говорит и пишет.) …И тут же был похищен без покаяния неумолимой смертью. В знак этого рисую самый большой черный крест. (Думает.) Что же явилось причиной этого? Что? Как записать?..

Летающая тарелка была невелика, но тесноты никто не испытывал. Полет доставлял чистую радость, и довольно было кому-то сделать знакомый жест, будто он берет рюмку, поднимает ее в честь остальных и выпивает, как всем становилось еще веселей. Та, прежняя жизнь, с зарплатой, собраниями и обкомрайкомом, казалась дурным капустником, а теперь и сцена была другая, и пьеса тоже, хотя жирандоли из «Мольера» мерцали и здесь…

Все подходили за ролями к Елене Сергеевне, а она вертела валик ундервуда и раздавала актерам чистые листки.

Михаил Афанасьевич поощрительно кивал головой, а Саша Володин заливался счастливым смехом.

— Ты где здесь, Шапирузи? — спросил Монахов.

— Вот он я, — ответил Шапиро.

— Пошли погуляем, — сказал великий артист и шагнул за борт.

Вся стая, расправив светлые крылья, вылетела за ним в безоблачный космос и полетела туда, где ее ждал заслуженный покой.

Сентябрь 2005 г.

В далекие советские времена в главную обкомовскую больницу на Каменном острове ложились в основном партийные вожди, генералы и депутаты Верховного Совета. Ну да, и народные артисты. С наступлением демократических перемен на высокие койки для избранных стали попадать по скорой помощи и менее титулованные граждане. Именно так загремел сюда артист Р. в светлые пасхальные дни тысяча девятьсот девяносто пятого года. Что-то внутри забарахлило, и его чуть ли не под руки ввели в просторную двухместную палату с отдельными удобствами и следами бывшего генеральства. Лежанка ближе ко входу была занята, а та, что отстояла к высоким окнам, — свободна. Она и приняла артиста Р.

Через время в палате появился вернувшийся с процедуры сосед Бруно Артурович Фрейндлих, народный артист Советского Союза и член труппы прославленного Александринского театра. Р. тотчас его узнал. У Бруно была прямая спина, пронзительно светлые глаза и на редкость внятная интеллигентная петербургская речь…

Попадание в одну палату двух бывших Гамлетов, двух бывших артистов БДТ, двух пациентов со слуховыми аппаратами в ушах иначе как «странным сближением», вслед за Пушкиным, не назовешь. Но именно эти обстоятельства отметили новоявленные соседи, ощутив друг к другу неподдельный взаимный интерес. «Два Гамлета, два гренадера…» — мелькнуло в голове артиста Р. на знакомый мотив, и он подумал, что среди многолюдной актерской братии те, кому выпало сыграть роль принца Датского, составляют некое сообщество, что-то вроде ордена, все члены которого связаны тайной ревностью и высокой порукой. Он перебрал встречи и редкие посиделки с Марцевичем, Козаковым, Высоцким. Но это были артисты его поколения, а Бруно Фрейндлих годился им в отцы…

Через десять лет, наткнувшись на дневниковые записи о Бруно Артуровиче, он позвонил Алисе Фрейндлих. Когда она впервые появилась на Фонтанке, Р. связывал с ней надежды на постановку «Ипполита» Еврипида в переводе Иннокентия Анненского и прочил ей Медею. Но Товстоногов выбрал для ее дебюта заглавную роль в пьесе Володина, а «Ипполита» адресовал молодежи. Впрочем, до Еврипида так и не дошло…

Обменялись приветствиями, новостями о ее скорой премьере и его книге, и Р. пожалел о том, что во время ее давнего визита в Свердловку они разминулись.

— Я помню, — сказала Алиса, — он мне говорил.

— Интересно, что?..

— Что вы там много беседуете. О чем именно, не говорил, только о встрече, о соседстве…

— Алиса, прости, пожалуйста, — не удержался Р. — Как долго вы жили с ним под одной крышей?..

— Недолго, — сказала она. — Лет до пяти, не больше.

— А потом, в другой семье, он был далекий, недосягаемый?

— Нет, совсем нет… Свой, легкий и всегда с юмором…

— Твою сводную сестру зовут Ириной? Я бы хотел ей позвонить…

— Запиши телефон…

В Больдрамте Бруно Артурович поработал лет пять сразу после войны, сыграв Гарри Смита в «Русском вопросе» и Паратова в «Бесприданнице». Первый спектакль ставил Захар Аграновский, товарищ Симонова, а Островского — Илья Шлепянов.

— До Ларисы никто не имеет права дотронуться, — предупредил он. — Два прикосновения на весь спектакль: мать поворачивает ее голову в сторону Паратова и второе — Паратов…

Как-то артист И. ему сказал: