Повторяю: в каждом эпизоде основываться (опираться) на новый этап отношений к Тургеневу. Только этим можно обогатить роль Савиной и сделать спектакль взволнованным…

Все, что я написал, вовсе не значит, что все плохо и подлежит переделке. Это касается только тенденции… Если сразу все и не удастся, то… постепенно вернуть былое и в нем совершенствоваться…

Б.А. Фрейндлих»

Когда Панину позвали с концертом в Спасское-Лутовиново (она мастерица петь романсы), Валя пошла в Александро-Невскую лавру и взяла с могилы Бруно Артуровича горсть земли.

Там, в Спасском-Лутовинове, она подошла к знаменитому дереву, свидетелю свиданий писателя и актрисы, переступила через музейную оградку, которой он обнесен, и смешала свою прощальную землю с родовой окученной почвой у «заветного дуба».

Здесь же, у мощных, обнажившихся от времени дубовых корней, она собрала тургеневскую землю, чтобы взять ее с собой в Петербург и принести на могилу Бруно…

— Я вот хочу на гастроли поехать, — неожиданно сказал Фрейндлих, — а врачи не пускают. Или они стакнулись с театром, что ли?.. Может быть, вы поговорите с ними, Володя, скажете им, что гастроли очень полезны для артиста!..

— Обязательно, Бруно Артурович! Уж я им накажу!..

— А то директор во мне разочарован. И даже сердит на меня. Нет, раньше все было хорошо. Но я хотел на свой юбилей сыграть что-нибудь новенькое и просил поставить мне чеховского «Калхааса». Я ошибся. У нас, в Александринке, по всем приметам нельзя ставить Чехова. И все «Чайки» проваливались, и «Три сестры»… Вообще-то это глупость — юбилей!.. У меня был уже пятый, представляете?.. В шестьдесят лет, потом в семьдесят, потом в семьдесят пять, в восемьдесят и этот в восемьдесят пять… Я еще был не готов к премьере, а директор назначил. Я говорю, что не готов, а он: «Как-нибудь!» Понимаете?.. К нему Собчак придет, другое начальство… А я с утра ну совсем себя плохо почувствовал, не могу играть, и всё!.. А он мне опять: «Как-нибудь, как-нибудь!..» И вот, представляете, с одной стороны Чехов, с другой — юбилей, а с третей — неготовность и недомогание. Что делать? Звоню моему реаниматологу, и он говорит: «Примите мочегонное». Я принимаю часа в два, и правда, становится легче. А когда загримировался — снова волнение и грудь теснит… И впервые, понимаете, впервые в жизни я не чувствую никакого удовлетворения и удовольствия. В разных углах поставили смешанные капли, которые тоже помогают, и вот я хожу по сцене и то и дело выпиваю. Герой-то — пьяница, и получается, что он пьет на опохмелку. А директор говорил: «Играйте не „Калхааса“, а сцены из „Элегии“». Я не послушал, и он рассердился… Хлопали, конечно, но я-то знаю, что это не то…

Кормили в Свердловке худо, морковное пюре с селедкой, жидкий супец с перловыми зернышками, кружку для чая надо было притащить из дому, потому что и с посудой было скверно, вернее, без посуды. Алюминиевые ложки, вилки с закрученными зубцами, прямо по пословице: «На рубль амбиции, на грош амуниции». Домашние гостинцы были актуальны, и «два Гамлета, два гренадера» старались угостить друг друга чем бог послал. — Когда воцарился новый директор, — рассказывал Фрейндлих за чаепитием, — он позвал меня и стал расспрашивать, как вел себя Вивьен. Мол, он не хочет брать художественного руководителя, а хочет попробовать сам. Он ведь как пришел к власти?.. Представьте себе, Игоря Горбачева съела не номенклатура, а часть труппы, объединенная директором. Тут приехал Михаил Ульянов от СТД, какие-то министерские, и Игоря отставили. То есть актером он служит, а из худруков — вон. Тут Горбачев приходит ко мне: «Заступитесь, Бруно Артурович, выступите за меня, я ведь для вас многое сделал». Нет, говорю, я не буду голосовать ни за вас, ни за кого бы то ни было, во всей округе нет никого, достойного Вивьена… И вот новый руководит без художественного руководителя… Ему кажется, что, беря классику, он приподнимает театр… Но ведь покойный Вивьен смотрел, какую классику брать и кто будет ее играть. Леонид Сергеевич брал одного или двух сильных артистов, вокруг них собирал средних, и этого одного или двух хватало на весь спектакль, потому что к ним и остальные подтягивались. А директор берет «Гамлета», «Отелло» и назначает на роль принца артиста X. А он — хороший артист на роль купцов у Островского. Он может сыграть вам любого купца, но не Гамлета. Хотя Гамлета еще куда ни шло, Гамлета он тихо играет. А Отелло уж совсем никуда… А критики, которые помогали снимать Горбачева, молчат, не могут же они сказать, что это хуже, чем при Горбачеве, ведь они сами добивались. И режиссура у него тоже сомнительного свойства. Y, например. Он же Чехова провалил, а директор говорит: «Нет, это было интересно…» Этот Y что делает: «Давайте-ка повторим», — говорит. Да еще раз повторим, да еще раз… Он, конечно, понимает, что актер от повторений тверже становится на ноги… Но ведь весь аппетит пропадает от простого повторения, понимаете?.. А Вивьен делал совсем по-другому. Он говорил: «Ну ладно, сейчас мы на этом закончим, вы подумайте, повоображайте, а завтра повторим…»

Однажды он спросил:

— А скажите, пожалуйста, вам как было лучше Гамлета играть — с партнерами или без?

— Как вам сказать… Я ведь с партнерами играл давно и недолго, год с небольшим… Но если подумать, то, пожалуй, одному было лучше.

— Конечно, лучше! — обрадовался он. — Никто не мешает!.. Гамлета, как я теперь понимаю, я играл неважно, молод еще был, опыта не хватало…

— Но ведь вам было лет сорок, Бруно Артурович?

— Сорок два… А вам?

— Начал в двадцать семь…

— Нет, актерский опыт у меня был, а вот человеческого не хватало…

— А с Козинцевым вы ладили?

— Вроде ладил… Но ведь он привык по кусочку, а нам нужно целиком…

Это был разговор посвященных, и Р. признался:

— Мне кажется, Гамлета надо играть много лет… Тогда в него входит твоя жизнь, успеваешь подтянуться к нему… После Гамлета все остальное — мелочовка, мне кажется… Хотя, конечно, есть Лир… Пушкинские роли…

— Да, — сказал Бруно, но было неясно, согласен он с артистом Р. или нет. — И потом — зритель… Ведь это очень тонкая штука… Вот Игорь Горбачев говорит: «Дуй на зрителя, и все!..» Это его метод… Так и дует всю жизнь. А я так не могу. Если начнешь конкретно разговаривать со зрителем, он оглядывается на заднего соседа, с кем я заговорил: с ним или с тем, который сзади?.. Вот и Тургенева я играю теперь совсем по-другому. Я говорю в сторону зрителя, но не с ним буквально, а с воображаемой Савиной… Зритель должен почувствовать ее образ в моем воображении. И его воображение должно работать, иначе он отвалится. «А-а-а! — мол, — ничего там нет, все они представляют…» Зритель — тонкая штука… Вы не видели «Макбета»?

— Нет еще, — сказал Р. Речь шла о недавней премьере БДТ, где леди Макбет сыграла Алиса. — Говорят, что хорошо.

— По-разному говорят, — задумчиво сказал Бруно.

— А вам как?

— Ну что же, это неплохо… И для себя он кое-что сделал, этот Макбет… Хотя, конечно, по мне он должен быть другой, понимаете?.. То есть не то чтобы должен, а хотелось бы…