— Это Анаклето, — сказал Людовико. — Он мой друг. Хорошенько рассмотри, как он обезображен.

Ампаро не смотрела на него. Людовико схватил ее за волосы и заставил поднять голову. Ампаро судорожно вздохнула, увидев раны Анаклето, и закрыла глаза. Анаклето вздрогнул.

— Хорошенько рассмотри его, — повторил Людовико, — потому что это сделал с ним твой капитан.

Ампаро вырывалась, и он отпустил ее.

— Анаклето необходим опиум для исцеления ран и душевной тоски. — Людовико за огромную цену сумел достать маленький шарик у одного негодяя-мальтийца по имени Гуллу Кейки. Настало время, когда золото почти не ценилось, поскольку никто не думал, что появится возможность его тратить. Кейки сказал ему, после того как Людовико его припугнул, где можно достать еще. — Этим снадобьем, которое сейчас большая редкость, владеет Тангейзер, — продолжал Людовико. — И ты принесешь мне немного сегодня вечером в Итальянский оберж.

— Ты хочешь, чтобы я украла? — спросила она.

— Каким образом ты раздобудешь его, меня не касается. Но я тогда стану твоим должником, и для тебя же лучше оценить это. Будем считать, что ты оценила.

— А если я не приду?

Людовико взял ее за руку и весьма деликатно отвел в сторонку. Он склонился над ней и заговорил негромко:

— Тангейзер собирается жениться на твоей госпоже.

Ампаро заморгала, но, кажется, нисколько не взволновалась.

— Они заключили уговор, — сказала она. — Они с самого начала договорились об этом.

— Так женитьба — это цена услуги?

Ампаро кивнула и опустила глаза.

Значит, Карла обманула его. Новая надежда затеплилась у него в душе.

— Как бы то ни было, — сказал он, — теперь Тангейзер любит Карлу.

— Он любит ее, — согласилась Ампаро, — и я тоже ее люблю.

— Он мужчина. Ты знаешь об этом лучше, чем кто-либо другой. — Людовико видел, что семя сомнения упало на нужную почву. — Он сам говорил мне, что любит ее. Их видели, когда они страстно обнимались. Тебя предали.

Эти слова пронзили ей сердце. Она обеими руками зажала рот и отрицательно замотала головой.

— Спроси несчастного Анаклето и попробуй сказать, что он лжет.

Она пыталась отстраниться, но Людовико крепко держал ее.

— Присмотрись сама, и ты увидишь. — Он отпустил ее. — А теперь делай, как я велел. Считай, что по моей просьбе ты проявляешь милосердие, и сам Господь направляет тебя в этом, как и во всех других поступках.

* * *

Тангейзер сидел в ванне и наблюдал, как солнце опускается за холм Скиберрас. Солнечный диск был темным и неистово красным и был затянут струями дыма, поднимавшимися с усеянной телами ничьей земли внизу. Он попытался наскоро угадать за всем этим какое-нибудь предзнаменование, помимо того, что было очевидно, но его разум был слишком изможден, чтобы понимать такие сложные образы, и Тангейзер просто смотрел в туповатом восхищении, рядом с которым не было места философии.

Все его тело было сплошным комком боли, сплошной раной и конвульсией, кожа испещрена узором из желтых и синих пятен. Тут и там виднелись стежки овечьих жил, некоторые швы он накладывал сам. Погружение в воду едва не прикончило его. Соленая вода разъедала раны. Глаза у него были воспалены от пороха и пыли. Руки казались распухшими и походили на бревна, пальцы разнесло. Если бы на голову ему приземлился вдруг камень из турецкой кулеврины, он едва ли счел бы это поводом для огорчения, но вероятность подобного приземления была невелика, потому что осадные орудия молчали, а расчеты топчу, без сомнения, были такими же измотанными, как он сам.

Этим утром, после ряда вылазок, отвлекающих от основного маневра, Мустафа выдвинул вторую осадную башню Аббаса. На этот раз турки укрепили нижнюю половину башни, защитив от пушечных выстрелов габионами с землей и камнями, и прикрыли несущие опоры и перекрытия железными пластинами. Они подкатили башню к останкам бастиона Кастилии, и сидящие наверху стрелки-янычары вынудили весь гарнизон и рабочие отряды попрятаться в руинах и молиться о спасении. После нескольких часов пребывания в столь плачевном положении, глядя, как войска на высотах готовятся к генеральному наступлению, Ла Валлетт применил вчерашнюю тактику в несколько измененном виде.

Дыру проделали в неповрежденной стене несколько восточнее бреши, в той точке, которую не могли увидеть стрелки с башни. После чего отряд под командованием Кларамона и дона Гуареса де Перейра совершил вылазку. Десять рыцарей из Германского ланга вызвались добровольцами, они бросились к башне, словно взбесившиеся черти; запоздало выпущенный сверху залп из турецких мушкетов только высек дождь искр из доспехов бегущих рыцарей.

Небольшой отряд пехотинцев-азебов, который охранял лестницы с задней стороны башни, был за секунды изрублен на куски сорвавшимися с цепи северянами, которые затем взбежали по ступенькам, ворвались на ярусы и одновременно очистили от турок все этажи башни. Все колоссальное сооружение раскачивалось на удерживающих его канатах, пока яростный вихрь бушевал внутри конструкции. Вопли ненависти и предсмертные крики почти не отличались друг от друга, отсеченные конечности и распоротые тела валились вниз кровавым каскадом, будто бы башня была каким-то аттракционом на чудовищном варварском карнавале. Когда с истреблением было покончено, германские братья триумфально забрались на верхнюю площадку и махали испачканными кровью бурками, поддевая их концами мечей, поднимали вверх отрезанные головы, хватали горстями дымящиеся кишки, плясали на скользких досках в приступе жуткого веселья, а водопады крови продолжали стекать с ярусов башни, словно в каком-нибудь храме Мексики после проведения мерзкого ритуала. Они изрыгали проклятия и ядовитые колкости в адрес легионов ислама, собравшихся на окрестных холмах, а затем подняли лица к небесам и вознесли хвалы Иисусу Христу за то, что Он дал им познать миг такого неудержимого восторга.

Когда уже велись приготовления, чтобы спалить башню дотла, Тангейзер высказал мысль, что лучше забрать сооружение себе, установив рядом со стеной, и использовать для размещения собственных мушкетеров. Им двигало желание получить хороший обзор турецких позиций, тянущихся через всю гору Сан-Сальваторе, но Ла Валлетт воспринял его план с восторгом. Башню очистили от мертвых тел, покатили и поставили на новую позицию, на нижнем ярусе установили пару пушек, а на всех остальных разместили своих аркебузиров. Среди них был и Тангейзер.

Сверху открывался вид на адский пейзаж, выжженную солнцем землю, черную от трупов и мух. На востоке растянулась бесконечная паутина переплетенных турецких траншей. Тангейзер даже не представлял, как Гуллу Кейки умудрился провести его мимо них. И турок было по-прежнему огромное множество. Поход к лодке придется отложить до следующего кровопролития. Только вот на настоящий момент Ла Валлетт едва ли мог собрать полторы тысячи человек, способных держаться на ногах. Тангейзер, скорчившись, сидел на башне среди истоптанных и зловонных потрохов за откидывающимися воротами, оглохший и задыхающийся под палящим зноем, пока у него не кончился порох и пули, а рука до самого локтя не превратилась в сплошной синяк.