Тангейзер позвал Борса, они захватили свои длинные ружья и поднялись к амбразурам. Быстрого взгляда хватило, чтобы увидеть, что турецких мушкетеров на платформе охватила тревога и что они все, как один, целятся вниз, наставив дула мушкетов на дыру, вдруг возникшую в основании стены. Тангейзер с Борсом встали, положили ружья на зубцы стены и выстрелили. Двойной фонтан мозгов забрызгал всех, кто был на верхней платформе, и мертвецы рухнули среди товарищей, увеличив общее волнение. Пока турки пытались преодолеть смятение, дюжина аркебузиров поднялась из-за парапетов бастиона Прованса и выпустила по взбудораженным туркам залп свинца.

Тангейзер высунул голову из-за парапета.

Из дыры внизу стены вылетели полтысячи мушкетных пуль и потоки горящего свиного сала и устремились прямой наводкой в толпу несчастных, собравшихся на нижнем ярусе башни. Столбы дыма окутали основание конструкции, и внутри этих зловонных испарений обрел жизнь такой зловещий микрокосм, какого лучше было не видеть. Запасы пороха и огненные снаряды рвались с оглушительным грохотом, обгорелые и искалеченные тела сыпались с башни, ползали и корчились по земле в невыносимых страданиях. Капитаны и надсмотрщики орали на толпу арапов, ждавших в безопасности под стеной, и часть из них кинулась развязывать усиленные грузами веревки, которые удерживали башню. Другая часть, погоняемая наконечниками копий и кнутами, ринулась в удушливый смрад, защищать опоры-мачты и столбы, а христианские мушкеты принялись стрелять по ним из амбразур. Когда сооружение со скрежетом отползало обратно по своей колее из промасленных досок, рабы поскальзывались на крови и сале, попадали под чудовищные цельные колеса, лишаясь рук и ног, но их крики и их дергающиеся тела едва ли были замечены в общем столпотворении.

Перегруженная башня проползла всего ярдов пять, когда погонное орудие снова грохнуло из тоннеля в стене. Канониры Религии оттачивали свое мастерство, выстреливая по вражеским кораблям с ходящих вверх-вниз палуб галер. И башня в тридцати с небольшим футах была самой легкой целью из всех, какие им когда-либо доставались. Ядро угодило в правую угловую опору, в то место, где к ней крепилась крыша нижнего яруса. Щепки взлетели вихрем, вонзаясь в злосчастную плоть, и ослепленные и выпотрошенные внесли свою лепту в общее завывающее безумие. Осадная башня дернулась и накренилась с громким стоном. Люди принялись спрыгивать с верхних ярусов, метя на извивающиеся тела своих товарищей внизу, чтобы смягчить удар. Двое гази выхватили мечи и ринулись к дыре в стене, собираясь расправиться с пушкой и командой артиллеристов.

Тангейзер отступил от парапета прочистить дуло и перезарядить ружье.

Когда он отмерил и засыпал на полку порох, он посмотрел вниз, на форт, где канониры готовили пушку к новому выстрелу. Когда два гази ворвались под затянутую дымом арку, мальтийские каменщики встретили их молотками. Их фартуки быстро покрылись пятнами и стали похожи на фартуки мясников, Растерзанные останки они оттащили в сторону, чтобы пушка снова смогла откатиться при отдаче.

Конструкция башни была такова, что потребовалось еще пять выстрелов, прежде чем она согнулась и рухнула на землю. Порыв ветра от ее падения раздул огонь в нижнем ярусе, и столб пламени взметнулся к небу, триумфальные крики защитников перекрыли вопли последних еще живых несчастных, запертых внутри башни. Уцелевшие арапы и солдаты помчались к холмам, а аркебузиры, развлекаясь, подстреливали их на бегу. Тангейзер внимательно оглядел холмы вокруг и не стал присоединяться к общему ликованию. Оно продлится недолго. Хотя гниющие останки тысяч людей разлагались во рву по всей длине стены, на холме все еще сплошными рядами стояли невредимые орды султана, и их штандарты с конскими хвостами поднимались высоко. Для Мустафы их кровь всего лишь дождь, орошающий земли падишаха. Обрывок суры, распеваемой имамом, проплыл над полем.

— Разве не создал Аллах землю, чтобы вмещала она и живых и мертвых?

От вони дымящихся шкур и горящей плоти Тангейзера выворачивало наизнанку. Он весь день ничего не ел. Но больше всего он устал от этой чудовищной игры. Сила улетучилась из его конечностей, ноги налились свинцом, черные капли пота, перемешанного с золой, скатывались по шее. Он закинул на плечо ружье и пошел вниз по ступенькам. Он видел, как каменщики снова ушли в проход в стене, чтобы заделать его, а артиллеристы отпускали шуточки и поздравляли друг друга, выкатывая пушку. Ла Валлетт заметил, что Тангейзер уходит. Но он не остановил его ни словом, ни жестом, и Тангейзер был этому рад.

Его сердце тосковало по женщинам, Ампаро и Карле, по их мягким взглядам и голосам, по полному отсутствию в них всякой жестокости, по их нежности, по их любви. Ради того, чтобы защитить все это, он и сражался. Осада длилась, поддерживаемая слепой верой. Только вера помогала переносить весь этот кошмар. Любовь, пришедшая, чтобы привязать его к себе, была единственной верой, какая имелась у него.

Борс нагнал Тангейзера и заглянул ему в лицо.

— Что такой мрачный? Все прошло отлично, и Религия снова перед тобой в долгу.

— Пусть держатся своей религии, — ответил Тангейзер, — и оставят мне мою.

* * *

Последняя битва продолжалась целых тридцать шесть часов, но этой ночью орудия наконец замолчали. Изнеможение, кажется, затянуло пеленой все сущее. Смутное чувство обреченности тревожило разум Тангейзера, не давая ему уснуть. Он поднялся, дошел до Калькаракских ворот, послушал, как шаркают в темноте ногами турецкие часовые. В настроении, подобном тому, какое охватило теперь Тангейзера, проще всего было бы действовать опрометчиво, нестись очертя голову, и будь проклято всякое уныние вместе со здравым смыслом. Хотя ожидать бегства нужно скорее от турок, а не от него. Их моральный дух подорван. Он слышал это в неистовых голосах имамов, отправляющих верных на смерть. Он слышал это сегодня вечером в интонациях муэдзина, зовущего на молитву. Но сколько еще атак придется отбить, прежде чем их дух будет окончательно сломлен? И сумеет ли Религия сделать это? Насколько было известно лично ему, боевой дух турок никогда еще не бывает сломлен до конца.

Созвездия кружили у него над головой, возвышаясь над бедами смертных, и он жалел, что не слышит той музыки, которая помогает им оставаться в вышине. Но может быть, это можно исправить.

Он разбудил Ампаро, она оделась, он взял футляры с инструментами. Ампаро зашла в госпиталь за Карлой, после чего он повел их к Галерному проливу, где они играли для него на берегу; растущая луна еще не взошла, и созвездие Скорпиона дрожало над южным краем мироздания. Он рыдал в темноте под их музыку, сердце его наполнилось радостью, душа исцелилась. Подобные моменты — частицы вечности, жемчужины, разбросанные по дну неизведанного океана. Пусть завтрашний день принесет то, что должен, думал Тангейзер, пока что его не существует. Пока что для него тянулась вечность, и в этой вечности он в самом деле был везучим человеком. В конце концов, его направляла поразительная красота.

* * *

Понедельник, 20 августа 1565 года

Высоты Коррадино

Орланду захватил свой нут с лепешкой и побежал на гребень холма понаблюдать за ходом сражения. Он был не одинок в этой привычке, поскольку было невозможно устоять перед подобным зрелищем, и он застыл на холме среди других работников. Санджак Чедер, один из самых прославленных боевых генералов Сулеймана, повел восемь тысяч янычаров в массированную атаку на крепость Святого Михаила, и, когда Орланду прибежал посмотреть, зубчатые стены форта снова пестрели цветами турок. Там было полно огня и дыма, но среди шелков и тумана Орланду замечал поблескивающие на солнце доспехи христиан. При виде стойкости рыцарей и его собратьев-мальтийцев слезы наворачивались у него на глаза. Но в то же время он был восхищен неустрашимостью янычаров. Тангейзер тоже когда-то был янычаром. Сейчас Тангейзер стоял где-то на стенах крепости христиан.