Новиков поглядел на Язева, покачал головой и так недобро и умно усмехнулся, что все невольно рассмеялись.

Новиков не любил начальника шахты. Ему помнились первые часы приезда на проходку – жесткий морозный вечер, люди, выгрузившиеся из эшелона на пронзительно скрипящий снег, Инна с ребенком на руках, сидящая на узлах, закрытая с головой ватным одеялом, костры, разведенные в котловине у железнодорожного полотна, толпа, окружившая Язева, стоявшего возле легковой машины в белом полушубке, в высоких белых бурках… На недоуменные вопросы рабочих, успевших узнать, что бараки недооборудованы: «Где же печи в общежитиях, о которых сообщил в дороге Язев, как без транспорта ночью доставить детей за восемь километров», – он стал говорить о трудностях, о фронтовиках, о необходимости приносить жертвы, не считаться ни с какими лишениями. Не этому самодовольному, равнодушному человеку произносить такие слова. Как-то не ладились они с его расшитыми елочкой варежками, с его красивыми, холодными, прищуренными глазами, с легковой машиной, в которой лежали аккуратные, завернутые в бумагу пухлые свертки.

Когда под утро с двумя тяжелыми узлами, перекинутыми через плечо, поддерживая жену, несущую на руках завернутую в одеяло девочку, Новиков подходил к недостроенным длинным баракам, мимо проехала груженная мебелью и домашней утварью трехтонка. Он сразу догадался, чья это мебель.

С тех пор с Язевым у него долгое время не было прямых столкновений, но чувство нелюбви к нему не проходило, и он собирал в памяти все подтверждавшее эту неприязнь: черствость его к людям, жалобы рабочих на то, что к начальнику не добиться, а если добьешься, все равно толку не будет – откажет и еще нашумит, крикнет секретарше:

– Зачем по мелким бытовым вопросам ко мне пускаете, война, что ли, кончилась? Почему вы не приходите посоветоваться, как производительность труда повысить?

На производстве, известно, есть малый процент людей, которые любят без дела морочить начальников своими пустыми просьбами, а большинство уж если пойдет просить о чем-нибудь заведующего цехом или директора, то по самой уж крайней необходимости. И человек, понимающий рабочую жизнь, знает, как важны эти пустые с виду просьбы: дать записку в детсад, чтобы приняли ребенка, перевести из холостого общежития в семейное, разрешить пользоваться кипятком в котельной, помочь старухе матери перебраться из деревни в рабочий поселок, открепить от одного магазина и прикрепить к другому, который поближе от квартиры, разрешить не работать день, с тем чтобы отвезти жену в город на операцию, приказать коменданту дать угольный сарайчик. Кажутся эти просьбы действительно мелкими и нудными, а от них ведь зависит и здоровье, и спокойствие души, а значит, и производительность труда.

Новиков, вглядываясь в красивое, спокойное лицо Язева, все покряхтывал: может быть, и толковый он начальник, а душа не лежала к нему.

И сейчас Новиков тихонько сказал Маше:

– Сядь с этой стороны, – и пересадил девочку таким образом, чтобы светлые, холодные глаза Язева не видели ее.

Уполномоченный ГОКО Георгий Андреевич проговорил:

– Товарищ Новиков, кое-какие вопросы к вам будут.

Генерал очень шумно вздохнул и произнес:

– Вопрос один – нужно возможно быстрей вскрыть новый пласт и пустить в эксплуатацию.

Он навалился грудью на стол и, глядя в упор на Новикова, произнес:

– Мы досрочно закончили строительство завода, определяющего выпуск бронепроката, выпуск танков. По плану уголь и кокс должны нам давать вы. А вы не даете. Ваш уголь нам нужен сегодня, а вы еще не ввели шахту в эксплуатацию. Опоздали.

Язев проговорил:

– Мы не отстали от плана, мы перевыполняем его. Шахта будет сдана в эксплуатацию в намеченный планом срок. Так ведь я говорю, Илья Максимович? – обратился он к директору треста Лапшину. – Я от вас план получил, я по плану работал, я план выполняю.

Лапшин утвердительно кивнул:

– Работы идут в рамках графика. Шахта план не сорвала, – и раздраженно сказал генералу: – Так ставить вопрос нельзя, товарищ Мешков! Есть объективная документация, утвержденная директивными органами. Как будто так, Иван Кузьмич?

И он вопросительно посмотрел на секретаря обкома по промышленности.

Секретарь обкома ответил:

– Так-то так, но вот получилось – от Мешкова отстали, ему кокс действительно сегодня нужен.

– Я прекрасно это понимаю, – сказал Лапшин, – кто же виноват, однако? То мы перевыполнили план, то, выходит, не выполнили.

– Кто виноват? – переспросил Мешков и тяжело поднялся во весь свой богатырский рост, развел руками и сказал: – Выходит, что Мешков виноват! Так, что ли? Кругом я виноват! А со мной вместе виноваты и землекопы, что рыли котлованы, и бетонщики, и каменщики, и монтажники, и наладчики, и штамповщики, и клепальщики, и сварщики – весь рабочий класс, так, что ли, выходит? Что же смотреть, товарищ Язев и товарищ Лапшин, под суд нас и отдавайте, раз мы виноваты в том, что завод построили вдвое быстрей, чем предусмотрено планом!

Язев поморщился, глядя на лица участников заседания, и проговорил:

– Товарищ генерал, вы, может быть, Героя соцтруда получите, а с нового пласта угля вам шахта сегодня все же дать не может. Вот рабочий, старший бригадир, проходчик, спросите его, люди вкладывают себя целиком в работу, а больше дать они не могут, потому что они все же люди. Не может шахта дать сегодня уголь.

– А когда сможет? Я сегодня и не прошу.

– В соответствии с планом – ввод в эксплуатацию в конце четвертого квартала сорок второго года.

– Нет, это не пойдет, – сказал секретарь обкома.

– Тогда скажите, что делать? – спросил Лапшин. – План не с потолка взят, в соответствии с ним построен весь график работ, обеспечение рабочей силой, материалами, продснабжением! Я с Язева спрашиваю, но ведь я не смогу обеспечить его квалифицированными кадрами. Это надо прямо сказать. А где он их сам возьмет? В тайге? Нет у треста бурильщиков, врубмашинистов, крепильщиков. А если бы и были они, Язев их не обеспечит перфораторами, электросверлами. А были бы перфораторы и электросверла добавочные, его все равно будет лимитировать недостаточная мощность компрессора и электростанции. Вот и скажите, что тут делать?

Георгий Андреевич снял очки и, прищурившись, посмотрел на стекла.

– Вы тут, товарищи угольщики, – сказал он, – вы тут все время ставите вопросы, которые уж ставились властителями дум революционной интеллигенции в девятнадцатом веке: «Кто виноват?», «Что делать?».

Он надел очки, оглядел всех вдруг ставшим хмурым острым взглядом и сказал:

– О том, кто виноват, в нынешнее время нам говорит прокуратура, а чтобы зря не беспокоить ее, давайте определим новые сроки ввода нижнего горизонта шахты в эксплуатацию. План у нас один и очень прост: отстоять независимость Советского государства. – Сердито, злым голосом он добавил: – Вам понятно