– Ох и порода здесь, кремень, набрал наш товарищ Новиков обязательств, а до угля ой далеко!

Котов сиплым басом поддерживает:

– Я днем слышал, маркшейдер говорил, хорошо б к декабрю, особенно при таком питании. Обещать, конечно, все можно!

– Ясно, почему не обещать. У нас на заводе до войны поляк работал, у него поговорка была: «Обецянка-цацанка, дурному радость», – подтверждает Девяткин.

– Откуда поляк? – спрашивает Брагинская.

– Думаешь, землячок?

– Нет, просто это у моего дяди такая поговорка была.

– А у моего дяди… – мечтательно произносит Латков, и, когда договаривает до конца, Брагинская вздыхает:

– О господи.

Девяткин смеется.

– Глупый ты все-таки, Латков, – говорит Иван Павлович. Пока они идут по коренному штреку, он видит все происшедшее за дневную смену… Вот тут бы надо подкрепить кровлю, верхняк подломился, в таких местах случается – купола выпадают… на разминовке перекос получился, а здесь боковое давление большое – ножка у рамы сломалась… ну конечно, обещал начальник подвести в соседний квершлаг сжатый воздух, а труб не нарастили за дневную смену, где вчера остановились, там и стоят, да и не привезли труб с поверхности, правда, и на складе их не было, но обещали со станции привезти, может быть, грузовика не дали? Так. Зато кабель протянули, да что в нем толку, когда до сих пор не включили добавочную мощность, а энергии едва хватает для механизированных работ на первом горизонте – врубовки одни сколько энергии забирают…

Они сворачивают в квершлаг, и Девяткин говорит:

– Вот тут уж мы работали.

– Конечно, – говорит Латков, – крепили на совесть, забутовка полная, рамы, как гвардия, стоят… вот где-то в этом месте меня чуть породой не присыпало. Помнишь, Котов, как бурки отпалили, я и полез ремонтину ставить…

– Не помню, – отвечает Котов, чтобы позлить Латкова, хотя отлично помнит этот случай.

Он поворачивает к Новикову свое худое, злое лицо и говорит с одышкой:

– Вишь, я думал, сжатый воздух соседу подведут, а трубы даже по коренной не прошли, и не видно, чтобы подвели ни на поверхности, ни на рудничном дворе. И соседям плохо, и нам ерунда.

Новиков отвечает ему:

– А, замечаешь.

Но Котов только нахмурился. Ему казалось, что не тем делом пришлось ему сейчас заняться: заведовал он приемным пунктом в конторе «Заготптица», вел конторскую запись и в шахту попал… Вот Девяткин, тот до войны был рабочим на галалитовой фабрике, точил корпуса для вечных ручек, потом на заводе пластических масс прессовщиком работал, штамповал технические детали. Кадровый рабочий, и тоже ведь в общежитии сказал:

– Ка-ак посмотрю я на эту кровлю, ка-ак подумаю, что над головой дома стоят, сосны растут, как подумаю, что мне туда спускаться, ох, Котов, не говори!

Котов, любивший говорить людям наперекор, ответил ему тогда:

– Боишься шахты, попросись на фронт добровольцем.

– Ну и что ж, – сказал Девяткин, – я не против.

Сейчас они шагали рядом и оба поглядывали на широкую спину Новикова, бесшумной походкой идущего к забою. Странное чувство вызывал Иван Павлович в людях, работавших вместе с ним. В нерабочее время, казалось, не было человека добродушней. Вот и сейчас Латков все время задирал его, спрашивал:

– Слышь, Новиков, ты вчера в конторе подписал, что к первому числу вроде до угля дойдешь. А нас ты спрашивал? Сам хочешь дойти? Или как, ты с Моториным, секретарем парткома, вдвоем будете бурить?

И Новиков не сердился на приставания Латкова, лениво отвечал:

– С кем дойду до угля? Вместе с вами.

– А у нас по восемь рук, по четыре шкуры? – спросил Девяткин.

– Посмотри, что я в распределителе вчера получил, а потом обязательства давай, – добавил Котов.

– Чего мне твой паек смотреть, – отвечал Новиков, – карточки у нас одинаковые.

– Нет, все-таки есть в тебе, Новиков, административная струя, – сердито сказал Котов.

– Почему во мне административная струя, – обиженно сказал Новиков, – это ты ведь все мечтаешь в контору перейти. А я всю жизнь рабочий.

Латков посмотрел на два огонька, мерцавшие вдали, и проговорил:

– Гляди, Нюрка Лопатина и Викентьев уже в забой пришли. Вот уж сознательные, дальше некуда, вроде бригадира.

51

Близость угольного пласта все больше чувствовалась во время работы проходчиков. То и дело во время бурения происходили легкие выбросы газа, и вода, которой промывались бурки, с шумом выплескивалась в забой, иногда выбросы были так сильны, что вместе с водой выстреливало кусочки породы.

В кровле образовалось суфлярное выделение, и невидимая струя рудничного газа с легким, тревожащим душу свистящим шорохом вырывалась на штрек. Когда к этому месту рабочие подносили аккумулятор, видно было, как стремительно вылетают из трещины поблескивающие чешуйки сланцевой пыли. Когда Нюра Лопатина приблизила к этой трещине свой белокурый волос, он затрепетал, словно кто-то подул на него. Седоусый газовый десятник перед началом работы пришел в забой замерить газ, и пламя в его индикаторной бензиновой лампе зловеще набухало, росло; шахтеры переглядывались, а десятник веско спросил:

– Видишь, товарищ Новиков?

– Отчего ж не видеть, вижу, – спокойно отвечал Новиков, – есть там уголек, дышит.

– Понимаешь?

– Отчего ж не понимать, на верном направлении бурим. Вот что, – проговорил он, обращаясь к Девяткину и Котову, – прежде чем бурить шпуры, зададим мы глубокую разведывательную бурку на ручном станке, дренажик сделаем, а там уж пойдем бурить для отпалки. Так вернее будет.

Вентиляционный десятник сказал:

– Правильно, так и начальник вентиляции велел. Спешить – людей смешить.

– Смешить бы ничего, – сказал Новиков, – а вот губить зря людей совсем даже глупо.

Брагинская спросила:

– Это опасно, Иван Павлович?

Он пожал плечами. Всяко бывает. Вот работал он на западном уклоне жаркой и тяжелой шахты Смолянка-11, там случались внезапные выделения газа, при которых забой засыпало на десятки метров, под самые верхняки сотнями тонн угольной пыли и штыба. Конечно, опасно. Засыпет, откопают через неделю. Такие забои охрана труда закрещивала, прекращала в них работу. Работал он на проходке шахты 17-бис в Рутченковском рудоуправлении. Вот уж где были суфляры! Газ выл так, что человеческого голоса не слышно! Выбросы при бурении такие были, что щит у бурильного станка в щепки разбивало! И ничего ведь – пробурился на пласт. А тут, что ж сказать, ручаться нельзя, может вдруг так ударить, что стойку выбьет, не то что белокурый Нюрин волос шевельнет. Ведь все-таки подземная работа, недра земли, а не конфетная фабрика. «Это опасно?» Ну что ответишь? Там, где младший брат, похуже. А она, точно поняв по неохотному пожатию плеч, по молчаливой усмешке Новикова ход его мыслей, смущенно сказала:

– Правда, где муж мой был,