в плечи, машинально погладил кружок шрама над губой. Ему было известно имя опера с управы — Юрий, а вот отчества он не знал. Фамильярничать с ментом из породы распальцованных было чревато, а разговаривать обезличенно — негоже.

— Случай не подвернулся, гражданин майор, — Братушка выбрал беспроигрышный вариант общения. — Жидких ещё не сказал, за какую конкретно мокруху задержан. Лошадей не надо гнать. Давайте погодим немного…

— И сколько ты намерен годить?

— Чтобы войти в доверие, не меньше недели потребуется.

Фомин раздражённо ощерился. Озвученный срок его не устраивал.

— Накинь ему, что ты видел в ИВС Молоткова!

— Перебор получится, — Братушка убеждал молодого майора с уважительной интонацией. — Нельзя и за архитектора накидывать и за Молоткова. Одну тему тащить надо. Он не первоход.

Ранее Игорь общался с Фоминым в СИЗО по другим разработкам. Убойщик всегда был рьян. В погоне за быстрым результатом не задумывался о безопасности тайных помощников. Относился к агентуре, как к пушечному мясу. На тюрьме Фомина укрощали кумовья с оперчасти, в изоляторе надежда была только на Капустина. Сергей Евгеньевич поддержал агента.

— Сгорим, Юра, если пичкать будем совпадениями. Я этого Жидких по прошлой ходке помню. Продуманный, чертила! Книжки, бляха-муха, любит читать.

— На что он рассчитывает? — судя по тому, что Фомин сменил тему, аргументам собеседников он внял.

— Дёргается, боится ареста. Сказал: в прошлый раз знал, за что сижу, а сейчас по беспределу закрыли.

— Все вы так говорите! — отрезал Фомин. — Больше у тебя ничего нету? Давай обратно к станку. И не шлангуй у меня!

Убойщик выдал ещё несколько инструкций, одна другой топорнее. Если бы агент решил им следовать, прожил бы он недолго.

Перечить Братушка, разумеется, не стал. Экономил минуты для вопроса, являвшегося для него судьбоносным.

— Евгеньич, — обернулся он к хозяину кабинета, — по ходу, во вторник у меня прения будут. Напомни, пожалуйста, Александру Михалычу. Пускай он своего обвинителя зарядит на трёху строгого, как договаривались. И ещё, это, судья чего-то разбушевалась под занавес. Меня плющит, адвокату моему рот затыкает…

— Не мохай, Игорёк, всё схвачено. Это игра на публику! В понедельник схожу к Михалычу. Сам знаешь, он слово держит. Но нужен результат по убою.

— Будет, Евгеньич, В лепёшку расшибусь, а сделаю.

— Скорей бы. Ну, давай, курнём на дорожку. Угощайся термоядерными. Не хочешь? Слаба-ак!

Капустин пристрастился к кубинским сигаретам без фильтра. Их ему поставлял свояк, работавший на таможне.

Майор вставил сигарету в наборный мундштук зоновской работы, дождался, когда агент поднесёт зажигалку. До отказа затянулся и выдавил перехваченным голосом:

— Вот это я понимаю, табачок…

Зыбкие сизые лоскуты дыма косо потянулись в открытую фрамугу. Утром город накрыл проливной дождь, оставивший после себя множество луж и благодатную свежесть. Не успевшая просохнуть листва блестела. С огорода частного дома, соседствовавшего с УВД, распространялся запах сырой вскопанной земли. Перевозбудившись от избытка впечатлений, наперебой чирикали воробьи.

Братушка смотрел за окно с тоской. Ближайшие годы воли ему было не видать.

22

21 июня 2004. Понедельник

В понедельник вместо обещанной Сапегой явки с повинной из централа поступил факс о том, что с/а Пандус В.В. переведён в учреждение ИК-5. Основанием значилась госпитализация в стационар. В «пятёрке» базировалась тюремная больничка.

Неполные двое суток пробыл Пандус на «прессах». Когда его этапировали в крытую, соскочить не пытался. Знал, что жаловаться бесполезно. Рука руку моет. И если уж написал следак: «Перевести такого-то с целью разобщения преступной группы», а прокурор своей колотушкой заштамповал бумагу, никто не станет вникать, что по делу арестован всего один человек.

Камера «четыре-девять» на первый взгляд казалась самой заурядной. Трое молодых зэков мирно пили чай за столом. Ещё двое без задних ног дрыхли на шконарях. Сидевшие за «дубком» по причине духоты были по пояс голые. Все, как на подбор, накачанные и в авторитетных напорюхах.

Ещё один пассажир обнаружился не сразу. Зашуршало в углу, и Пандус инстинктивно обернулся, греша на обнаглевшую крысу. Ан, из-под кровати высунулась человеческая бестолковка — неровно остриженная под машинку, в кровоточащих ссадинах и шишках.

Пандус поприветствовал сидельцев, как положено честному бродяге. Внятно и с достоинством. Решив не кружить, сказал, что знает, куда попал и зачем.

— Вы подумайте, стоит ли делать, — предупредил. — Когда-нито, ведь, придётся ответ держать.

Быки переглянулись. Один поганенько ухмыльнулся: «Борзой попался».

Другой, огненно-рыжей масти, сказал:

— Лезь пока на «пальму», борзой.

Разрешение занять свободную верхнюю шконку Пандус расценил, как отсрочку. И оказался прав.

«Шерстяные»[353] доводили до ума предыдущий заказ. Прессовали сутулого очкарика, арестованного за изнасилование малолетней. От него требовалась признанка в серии аналогичных злодеяний, совершённых в разных городах области.

Процедура проходил стандартно, велосипеда «шерстяные» не изобретали. Опустили[354] паренька они до заезда Пандуса, а теперь по очереди буцкали и унижали, кто во что горазд.

Пандус сатанел от творившегося на его глазах беспредела, но глухо молчал. За чужое встревать не положено. К тому же, любое заступничество будет расценено, как косяк, дающий повод к разборке.

До ужина маньяк (реальный или мнимый) под диктовку накатал пять явок с повинной. У прессовщиков имелись стандартные листы бумаги и ручки с запасом паст. Был также уголовный кодекс с комментариями.

«Теперь мой черёд», — обречённо вздохнул Пандус.

Всю ночь он не сомкнул глаз, ворочался на тощем комкастом матрасе, скрипел панцирной сеткой, давая сокамерникам понять, что бодрствует и ожидает нападения.

Выбор перед ним стоял ограниченный. Выехать из хаты с гордо поднятой головой, предварительно отметелив пару «шерстяных», не удастся. Контролёр сделает вид, будто не слышит шума драки в «четыре-девять». Потом, ему просто не дадут шанса помахаться.

С высоты своей «пальмы» Пандус наблюдал за демонстративными приготовлениями к расправе. Один из быков доверху насыпал соли в четырёхсотграммовую эмалированную кружку и туго завязал её в угол наволочки. Свободный конец постельной принадлежности скрутил в жгут. Используя эту приспособу, как кистень, одним ударом можно вырубить человека, когда он заснёт или усядется «орлом» на дальняке.

Рыжий прессовщик на видное место выложил тюбик вазелина.

Пандус определился с вариантом. Незаметно разломав пластмассовый бритвенный станок, он отделил узенькое стальное лезвие. Зажал его между большим пальцем и указательным, расслабил мышцы живота и нанёс три пореза поперёк брюшины. Торопился, чтобы быки не отняли мойку[355]. Давил сильно, вспарывая шкуру, как можно глубже. Кровища хлынула, как из кабана, когда того свежуют. Шаткие зубы сцепил в скрипучий замок, чтобы не заверещать от дикой боли.

«Шерстяные», увидев растекающуюся по полу красную лужу, крикнули вертухая. Пандуса уволокли в санчасть. Там фельдшер оказал ему первую помощь и сказал: «Раны глубокие,