– Ну, будь по-вашему. Пока что. Но когда мы вернёмся с малахитовой травой в город, вы отдаёте себе отчёт, в чём будет заключаться ваша работа? Что вам придётся поливать кровью алтарь науки. Вы будете моей правой рукой. А моя правая рука частенько по локоть окунается в кровь. Поэтому меня и называют доктором. Если не брать в расчёт моё медицинское образование и учёные степени. И если же вы не хотите, чтобы этой кровью была ваша кровь… – покрутил ладонью в воздухе генерал, как бы предлагая полуартифексу закончить за него мысль.

– Да, я наслышан про алтарь.

Тут-то Репрев понял, от кого капитан Аргон понабрался таких живых метафор.

– Хочется верить, – вздохнул генерал.

– Но постойте… – осенило Репрева, и он вздрогнул. – Возвращаясь к разговору о черновых. Вы упомянули, что не уверены, пригодятся ли они на прииске.

– Всё верно, – утвердительно кивнул Цингулон.

– Не хотите ли вы этим сказать, что, как именно добывается малахитовая трава, вы тоже не знаете?

Доктор усмехнулся и почесал аккуратно стриженными когтями алмазные усы.

– Знания о промысле малахитовой травы настолько же бесполезные знания, как знания о погоде. Их следует учитывать, но полностью на них полагаться по меньшей мере неразумно. Вам наверняка известно, что до бенгардийской бойни за малахитовой травой ходили тигры. За свой труд они просили отдать им лишь жалкие её крохи – мы, думать нечего, соглашались на это выгодное для нас условие. Ещё они просили никогда не расспрашивать у них о том, как именно они это делают, никаких подробностей, никаких «вкратце», «в общих чертах», ничего, совсем. У бенгардийцев развито какое-то особое чувство, третий глаз, называйте это как хотите: они чувствуют за собой преследование, к ним невозможно подкрасться незамеченным. Бенгардийцы поэтому и прекратили с нами сотрудничество, потому что каким-то образом прознали, что малахитовая трава используется нами для кое-чего ещё, помимо изображения космических кораблей и фамильяров. Но, согласитесь, кто поверит, что мы будем использовать её лишь в мирных целях? Все средства хороши, когда разговор идёт об обороне. А, как известно, лучшая защита… К чему это я, – кашлянул доктор, прогнувшись в спине, – единственное, что нам удалось узнать о добыче малахитовой травы: её добыча изменчива и с каждым новым разом разительнейшим образом отличается от предыдущей. Но эти смешные знания, которые и знаниями назвать сложно, обошлись нам дорого – получить их стоило нам второй причины, почему бенгардийцы разорвали с нами сотрудничество. Помимо третьей – истребление народа Бенгардии.

– Но постойте, постойте… – сказал Репрев, замотав головой, – с чего вы взяли, что у меня получится? Я ничего не знаю о малахитовой траве! Только то, что она однажды уже чуть не прикончила меня и что это из-за неё я попал сюда, к вам, в этот шатёр. Если бы мне кто-то сказал, что я когда-нибудь буду стоять перед его превосходительством генералом армии Третьей Земли Цингулоном на двух ногах – я бы рассмеялся этому лжецу в лицо, а потом плюнул, потому что не терплю насмешек и издевательств в свою сторону!

– Вас чуть не прикончила не малахитовая, а ложномалахитовая трава, – поправил его доктор. – Вы противоречите сами себе. То, что когда-то казалось вам невозможным, сегодня – обыденность. Так почему бы завтрашний день не превратить в обычные будни?

– Я не бенгардиец, но даже бенгардийцы действовали сообща! – смело прокричал Репрев. – Я один – кто мне поможет? Вы должны меня понять.

– Не смейте даже сравнивать себя с ними! – ударил кулаком по столу Цингулон так, что бюст саблезубого подскочил на зелёном сукне. – Вот в чём вы действительно не разбираетесь, так это в том, кто такие были эти бенгардийцы!

– Как и вы, – еле слышно проговорил Репрев, и, на его счастье, кажется, доктор не услышал этих слов.

– Ладно, нам обоим стоит успокоиться, – выдохнул Цингулон, повернувшись к Репреву спиной. – Я всего лишь сказал, что процесс непостоянен. Бенгардийцы справлялись, справитесь и вы, в одиночку. Когда мы закончим, я дам вам право выбирать. Но я верю, что вы прислушаетесь к голосу разума и ещё послужите моему отряду.

– Сначала отправляете меня на верную смерть вместе со всеми в Коридор за преступление, которого я не совершал, а потом сами же меня и спасаете, делая меня полуартифексом. Я не пытаюсь вас оскорбить, но вряд ли вы сделали это из благих побуждений.

– Вы совершенно правы. Не из благих побуждений. Однако сейчас я не могу раскрыть вам истинные мотивы.

– Но почему? Когда, если не сейчас?! – негодовал Репрев. – Я имею право знать!

– Имеете, но всему своё время, – терпеливо произнёс Цингулон. – Пока я могу лишь приоткрыть завесу: мне на вас указали.

– Указали? – сдавленно усмехнулся Репрев. – А кто, вы, конечно же, не скажете? У меня не так много знакомых, кто мог бы меня порекомендовать. Тем более в качестве кандидатуры в полуартифексы.

– Его имя вам ничего не скажет. И я очень надеюсь, что вы избегаете подобных знакомств. Если же нет, то с вами опасно иметь дело, а вы сами – опасный кинокефал.

– Ваше превосходительство, разрешите… – выглянула из-за ширмы рыжая морда отрядовца. – Не мог бы наш полуартифехс убавить музыку? Дали отбой.

– Не смею вас больше задерживать, – протараторил генерал. – Завтра нас ждут великие дела. Полуартифекс вы или не полуартифекс, а здоровый сон нужен всем.

Репрев покинул шатёр – за ним зашуршало полотно. Под летним небом продолжал греметь звон колокольчиков. Репрев собрался было сдёрнуть с бесплодного небосклона плащ, но потом передумал, закрыл глаза и провёл тылом ладони по вышитому звёздами подбою плаща, будто бы он висел над ним на расстоянии вытянутой руки: звон утих, но не полностью, заиграв тихой усыпляющей колыбельной. Бутоном закрывшийся костёр поддавал щёлкающим подголоском. Как трубы, храпом выли, причмокивая губами, спящие кинокефалы. Кто-то ворочался, мучимый бессонницей. Из-под сопящих тел высунулись головы с заплывшими глазами тех, чьё сознание растормошила внезапно замёрзшая музыка.

Утренние сборы Репрев не помнил, как не помнят сны: тихая суета, колодезные голоса, а всё остальное – смутно и обрывочно.

На подходе к прииску малахитовой травы отряд раскочегарил шаг. Щемящее, полынное чувство шкрябало за сердцем. А под линзами шлемов выхолощенные строгостью и выдрессированной суровостью глаза наполнялись неподдельным удивлением: над шествующим отрядом клонились редкие сосны такой поразительной, не виданной более нигде вышины. А глядя на их словно вырезанные из камня игольные всполохи, отряд задавался вопросом: не это ли та самая малахитовая трава, за которой они сюда шли? Но и на том чудеса не заканчивались: меж стволами, как