Среди гостей была и Грейс. Она приехала в Саутгемптон в конце июля, чтобы провести лето у Фэйрфилда Портера. Там она жила то с Фрэнком, то с Уолтом, то с сыном Фэрфилда Лоуренсом, пока остальные Портеры отдыхали в Мэне[2115]. Первую часть лета художница трудилась в опустевшем Нью-Йорке над важными картинами в своем новом фигуративном стиле[2116]. Возможность сосредоточиться на работе в относительно безлюдном городе оказалась на удивление освобождающей. (Такие же чувства испытывал Фрэнк в отношении поэтического творчества. Он писал Грейс: «Думаю, году в 1980-м “Городское лето Хартиган и О’Хары” станет идеальной темой для диссертации какого-нибудь аспиранта из Милстонского университета»[2117].) Грейс из каждой картины делала событие, уговаривая друзей, которые еще не сбежали с Манхэттена, — Фрэнка, Джона Эшбери, Джейн Фрейлихер и писателей — авторов авангардного журнала Folder — позировать для нее в костюмах, которые она находила в секонд-хенде. Ее натурщики представали то в черном плаще с капюшоном, то в рубахе арлекина, то в красном охотничьем пальто, то в расшитом бисером платье 1920-х годов[2118]. Грейс пребывала в состоянии творческого экстаза, одновременно наслаждаясь песнями довоенных времен, особенно в исполнении Марлен Дитрих и Зары Леандер, которых она полюбила всей душой[2119].

Грейс появилась в «Красном доме» в довольно триумфальной компании поэтов и художников. Ларри той весной стал знаменитостью после нашумевшей статьи «Ларри Риверс пишет картину» в ArtNews[2120]. Грейс и сама достигла определенного уровня известности, который позволил ей держать голову чуть выше. «Они все бесятся из-за этой новой выставки в музее», — говорил Джон. «Они» — это сторонники чистого абстракционизма из «Клуба». А выставка, о которой идет речь, прошла в Нью-Йоркском музее современного искусства и включала работы Грейс и Эла[2121].

На вечеринке в «Красном доме» присутствовали также галеристы Сидни Дженис, Сэм Kоотц и Марта Джексон. Она совсем недавно вошла в этот по-прежнему очень тесный кружок, рисковавший выставлять американский авангард. Наследница огромного состояния, нажитого в химической отрасли, Марта планировала открыть галерею на Восточной 65-й улице. Теперь женщина ходила по хэмптонским мастерским и рассматривала там работы, словно платья на вешалках в магазинах во время летних распродаж[2122]. Марта не раз «грабила» импровизированную галерею Брайдеров, снимая картины прямо со стен крытой автостоянки после того, как сама заключала сделку с автором[2123]. «Она повсюду ходила с наличкой, с баксами в карманах, и находилось очень немного художников, которые были способны не поддаться на ее уговоры при виде живых денег», — рассказывал Джон Майерс. Однако некоторым это удавалось. Майерс вспоминал: «Одной из таких упрямиц оказалась Джоан Митчелл… но она и сама была богатой»[2124]. Другим стал Джексон Поллок. Марта безуспешно убеждала его продать некоторые картины. И в конце концов она предложила ему то, что тем летом значило для него гораздо больше денег, — мобильность. Она согласилась отдать ему свой зеленый кабриолет «Олдсмобил» 1950 года выпуска за две картины, написанные в 1951 г. Поллок согласился, и она в тот же день оставила блестящий автомобиль припаркованным на его подъездной дорожке[2125].

Джоан Уорд относилась к гостям, прибывшим без особой помпы, но именно ее приезд оказал на Элен наибольший эффект. Билл давно охладел к Джоан после того, как она несколько месяцев назад исчезла со сцены из-за тяжелой депрессии, вызванной ее решением избавиться от ребенка. И в том августе Джоан снова появилась в Бриджхемптоне с чемоданом в руке, готовая остаться на две недели. Она якобы приехала повидаться с сестрой[2126]. К концу ее визита их роман с Биллом разгорелся с новой силой. Впоследствии Элен сказала, что именно тогда их браку пришел конец[2127]. «А какой брак пережил бы то, что они творили? — спрашивала Грейс. — И неважно, какой это брак, традиционный или нетрадиционный… Через какое-то время… от их брака ничего не осталось… И оба, конечно же, это отлично понимали»[2128].

В приглашениях на вечеринку в «Красном доме» было сказано, что гостей ждут с 15 до 19 часов, но к ночи их количество только возросло. Люди танцевали в доме и на улице, стояли группками, занятые пьяными разговорами, или отползали в кусты после экспериментов с мескалином, который тем летом был в большом почете. Элен, наконец, сдалась и часа в три ночи, после долгой и очень шумной игры в шарады в гостиной, отправилась спать[2129]. К рассвету толпа рассеялась, хотя многим хватило сил только добраться до угла или свернуться калачиком под лестницей, безупречно вычищенной Омой. («Одну парочку они нашли на чердаке только через три дня», — рассказывала Джоан Уорд[2130].)

Утром дом встретил хозяев вечеринки полным хаосом. Луц рискнул выйти наружу и начал собирать накопившийся за прошлую ночь мусор: очки, остатки еды, бутылки, обувь, даже один чулок. «Знаете, я обнаружил его на заднем дворе под бюстгальтером, пропитанным джином», — сообщил он соседям[2131]. Стон из кустов означал, что он нашел не только брюки или рубашку, но и несчастного, на которого они были надеты. Помятые бумажные цветы Элен и Нэнси свисали с ветвей деревьев. Мухи и пчелы роились вокруг бутербродов, салатов, фруктов и яиц, обветрившихся и подпортившихся почти за сутки. Стулья, сдвинутые и перевернутые излишне энергичными танцорами, валялись на земле[2132]. Все выглядело так, как будто накануне в Бриджхемптоне бушевал ураган. А потом это и правда случилось. Через три недели после той вечеринки по Хэмптонсу действительно прошелся чудовищный ураган.