— Там бы наверняка получился самый прелестный сад, — сказал Джон. — У меня все еще сохранились планы посадок. А Джонни навещает Уимблдон каждое лето.

— Я купил его для себя. Хочу загородный дом недалеко от Лондона. И я бы взглянул на ваши задумки.

— Вы купили его? Что ж, это…

Джон осекся.

— Сюрприз, — дипломатично закончил вместо него Джон Ламберт. — Я тоже так думаю. Конечно, я никогда не ожидал, что жизнь приведет меня в дом королевы, но думаю, что мне там будет очень даже неплохо. Мне было бы интересно узнать, что из ваших посадок еще живо. Было бы очень жаль, если бы я по собственному невежеству уничтожил клумбу с какими-нибудь из ваших редкостей.

— Джонни говорил мне, что кое-что еще живо. Я знаю, деревья чувствуют себя вполне сносно, и Джонни говорил, что каштаны растут, и деревья во фруктовом саду тоже целы.

— Каштаны? — просияв, переспросил Джон Ламберт.

— Ну да.

— Большие?

Джон ненадолго задумался.

— Им будет, пожалуй, уже лет пятнадцать.

Он рассмеялся.

— Наверняка они в расцвете своей красоты. Думаю, что с садом вы не прогадали. А еще я посадил там сливы и мушмулу, айву и груши, ну и, кроме того, великолепные вишни Традескантов и персики на шпалерах.

На террасу, неся бутылку вина и два стакана, вышла Эстер. За ней шел умытый и причесанный Джонни.

— Вы останетесь у нас пообедать, лорд Ламберт? — спросила она. — У нас как раз гостят Элиас Эшмол с женой, и мы ожидаем еще несколько человек гостей.

— Спасибо, буду рад, — ответил он.

— Его светлость приобрел поместье Уимблдон, — сообщил ей Джон. — Джонни, пойди поищи мои чертежи по тамошнему саду. Они где-то среди документов в зале с редкостями.

Он смотрел прямо на сына.

— Мы должны быть рады, что один из наших садов приобрел человек, который будет его любить, — с особым значением, твердо закончил Джон.

Но юноша как будто не слышал его.

— Это дом королевы, — резко произнес он.

Ламберт за этими словами расслышал подавленную страстность и ответил очень спокойно:

— Он был конфискован вместе со всеми другими королевскими домами и дворцами. И теперь я купил его. Я заплатил за него хорошие деньги, Джонни. И покупка была совершенно законная, я не получил его как трофей. Я не украл его.

— Это был дом не короля, а королевы, — настаивал Джонни. — Ее никогда не судили за измену, ее собственность не подлежала конфискации. Как вообще ее дом можно отдать кому-то другому? Это поместье не имеет ничего общего с королевскими дворцами. Это ее собственный дом.

Эстер взглянула на Джона.

— С ее состоянием поступили точно так же, как и с состоянием ее мужа, — ответил Ламберт. — Таков закон, Джонни. Все роялисты потеряли свои дома.

— Принеси мне планы, — попытался утихомирить сына Джон.

— Неси свои проклятые бумажки сам! — взорвался Джонни. — Я не буду участвовать в грабеже королевы! Я не буду притворяться, что жить во дворце королевы и воровать ее фрукты — это не называется грабежом! Ничуть не лучше мародерства! Там все принадлежит погибшему королю!

Он вылетел из дома и сбежал по невысоким ступеням в сад. Они увидели, как он пронесся по аллее и выскочил через калитку к озеру.

Наступило ужасающее молчание.

— Я прошу прощения, — произнес Джон. — Он будет наказан, ваша светлость. Он сам попросит у вас прощения. Он не понимает серьезности того, что говорит.

Джон бросил быстрый взгляд на Эстер, прося о помощи. По меньшей мере, Джонни был виновен в ужасающей грубости, а по большому счету — в измене.

— Мне очень жаль, — еле слышно прошептала Эстер. — Вы же видите, он еще так молод. Он так страдает. Я никак не ожидала, что он может такое сказать, а уж вам — меньше всего. Он прекрасно понимает, что война окончена. Он не активный роялист. Мы все здесь преданы парламенту.

Ламберт откинулся в кресле и взял бокал вина.

— О, нет никакой нужды извиняться, — мягко сказал он. — Много народу по всей стране думают сейчас так же, как и он. Потребуется время, чтобы улеглись эмоции. И хватит, достаточно уже судов по обвинениям в измене. У мальчика сильные чувства, тяжело проиграть целых два сражения, когда тебе нет еще и — сколько ему? — двадцати? Он получил этот шрам в битве при Вустере?

— Да, задело пикой, — сказала Эстер. — Слава богу, глаз остался цел. К тому времени, когда он вернулся домой, почти все зажило. Ему только восемнадцать. Простите, ваша светлость. Его юность прошла в тени войны.

— Он как раз в том возрасте, когда мир видится черно-белым, — спокойно заметил Ламберт. — В настоящей жизни не все так просто. Если бы Карл Стюарт пообещал нам хотя бы половину того, что он наобещал шотландцам, он мог бы спокойно вернуться домой, на свой трон. Но мы не можем доверять ему. Те из нас, кому пришлось иметь дело с его отцом, прекрасно помнят, что Стюарту гораздо легче пообещать, чем потом выполнить обещанное. А сын еще хуже отца по части отказов от обещаний и нарушений обязательств. Он совсем неподходящий пример для Джонни, и уж вовсе недостоин того, чтобы мальчик посвятил ему свою жизнь.

— Я знаю, — печально заключила Эстер. — Но, боюсь, я не в силах переубедить его.

Джонни не вернулся к обеду. Эстер накрыла стол, проследила за тем, как подавали обед, потом сама поела на кухне и наконец вышла в сад поискать сына.

Она знала, куда идти. Он лежал в маленькой весельной лодке, перекинув длинные ноги через корму, глядя в небо, на бледно-голубом фоне которого уже появились первые серебряные звезды.

Эстер села под тем самым деревом, куда они с Джонни приходили кормить уток, когда он был таким счастливым маленьким мальчиком. Прежде чем заговорить, она какое-то время наблюдала за еле двигающейся лодкой.

— Плохо ты поступил, Джонни. Тебе придется извиниться перед лордом Ламбертом. Он — хороший человек, он был добр ко мне.

Лодка слегка покачнулась, когда он приподнялся, увидел ее и снова лег на днище.

— Я знаю, что не прав. Я попрошу у него прощения за свои слова.

— Глупо было вдруг наброситься на него с бранью. Того, что ты наговорил, хватило бы для обвинения в измене.

— Не только меня, но и тысячи других.

— От этого не легче.

Лодка стала раскачиваться тише и медленнее.

— Знаю, — сказал Джонни. — Я сожалею. Я скажу, что сожалею о своих словах, и отцу скажу, и его светлости. Я больше так не буду.

Она ждала. Где-то в саду монотонно покрикивала сова.

— Ты не замерз?

— Нет.

— Проголодался?

— Нет.