миновали сторожевой пост и крепостицу, под стеной которой сидел на цепи угрюмый и злой, как всякий цепной пес, пещерный тролль. Обоз свернул к баракам, стоявшим чуть в стороне от дороги — длинным бревенчатым строениям без малейших излишеств, даже без окон, лишь с крохотными круглыми отдушинами, пробитыми высоко под крышей. Одним своим видом эти однообразные темные постройки вгоняли в уныние, дрожь и скорбь…

Первым делом «крысюков» отправили в умывальню, в обитель деревянных бадей, жестяных ковшей, горячей воды, пара и мыла. Старое грязное шмотье было велено оставить при входе — взамен отмытым до блеска пленникам выдали простые холщовые рубахи, штаны и грубую обувь на деревянной подошве. После бани, чистые, распаренные и розовощекие, как младенцы, «крысюки» оказались в бараках, которые внутри выглядели едва ли более приятно и уютно, нежели снаружи. Но, по крайней мере, здесь было тепло и сухо, а вдоль стен в три яруса располагались деревянные нары с соломенными тюфяками, через каждый десяток перемежающиеся железными печурками. На длинных столах, стоящих посередине гридниц, уже дымились плошки с капустной похлебкой и лежали нарезанные крупными ломтями караваи черного хлеба. Пленники малость приободрились — как бы там ни было, морить их голодом в Дол Гулдуре явно не собирались.

Как и снимать ненавистные ошейники.

К концу обеда в сопровождении двоих уруков появился желтолицый вастак, вооруженный чернильницей и толстой книжицей в кожаном переплете. Он подходил к каждому пленнику и записывал имя, возраст и род занятий, делая на полях какие-то пометки — видимо, для будущего распределения по артелям. Кузнецам, плотникам, сапожникам, шорникам — всем в Крепости могло найтись место по знаниям и мастерству; тех, кто был совсем ничему не обучен, определяли в дровосеки, землекопы и углежоги, или отправляли куда-то дальше, на юг — батрачить на полях и скотных дворах. За Саруманом же явился лично сам Каграт; он что-то шепнул вастаку, ведущему опись, и тот, без интереса покосившись в сторону волшебника, сделал в своей книжице короткую запись.

— Идем, — сказал Каграт магу.

Они вышли из барака и направились в сторону Замка. На какое-то время Саруману стало не по себе — что, спросил он себя, если орк тащит меня прямехонько на свидание с дознавателями, объясняться насчет событий в Волчьей Пасти? — но опасения его оказались напрасными. Они прошли в ворота Крепости и, свернув в какой-то закоулок, остановились перед массивной дверью, над которой висела дощечка с изображением змеи, обвивающей хвостом ножку резного кубка (язык у змеи, склонившейся над сосудом, был старательно высунут, и оттого казалось, будто бедолагу неудержимо тошнит в деревянную чашу, неведомый резчик оказался не слишком умел). Каграт пошарил в загашнике и вручил Саруману тяжелый железный ключ.

— Отпирай.

За дверью оказалась средних размеров камора, захламленная всякой всячиной. Большой деревянный стол посередке, столики поменьше, лавки, сундуки и полки вдоль стен, небольшая печурка и деревянное кресло возле неё, в дальнем углу, за занавесью — лежанка с неизменным соломенным тюфяком, застеленная попоной. Все было пыльным, слегка траченным молью, носящим отпечаток запустения — видимо, здесь некоторое время никто не жил. По полу тянуло едва заметным сквозняком: в дальнем углу каморки имелась вторая дверь, ведущая внутрь Замка, к казармам и складским помещениям, и створа её была прикрыта неплотно.

— Вот. Это халупа нашего бывшего целителя, — пояснил Каграт, — давай, располагайся… Лекарем тебя тут прописали, кумекаешь? Харчи согласно пайку в кладовых будешь получать, дровишки — на ближайшем складе. Печка тут есть, стол, лежанка, даже ночной вазон, розами расписанный… палаты, можно сказать, со всеми удобствами.

— Со всеми неудобствами, — проворчал Саруман, разглядывая дырявый жестяной рукомойник, подвешенный на стене неподалеку от входа. — Жметесь, видать, на медицине-то, э?

— Слышь, борода, все жалобы — в Канцелярию, по четвергам, после дождичка, с полудня и до ужина. Ты тут особо-то не выпячивайся, выпячивание начальством не приветствуется… Воду не мути и особо не шарлатанствуй — разом вынесут за скобки, плюнуть не успеешь.

Впрочем, Саруман в советах Каграта не особенно нуждался. Предоставленный наконец самому себе, он осмотрел инструменты и лекарственные зелья, оставшиеся от прежнего обитателя каморки: кое-что сохранилось в целости, но многое было попорчено сыростью и мышами, и требовало восполнения запаса. Впрочем, Шарки, как штатному лекарю, было позволено беспрепятственно перемещаться по территории Замка и даже выходить за внешнюю стену, до границы болот (дальше просто не пускал ошейник) — в лес… вернее, в некое подобие леса: болезненное, сухостойное редколесье, где в судорожной борьбе за место под солнцем душили друг друга хилые и кривые, пораженные паразитическим грибком деревца. Цветы и травы, которые находили в себе силы произрастать в этом унылом месте, тоже были жухлые, тощие и невзрачные; сомнительно, что эти бедняги могли сохранять в себе хоть какие-то полезные вещества и целительные свойства, но выбирать Саруману было не из чего…

Здесь, в Дол Гулдуре, царила тирания вечного ноября. Недобрые чары делали свое черное дело: небо почти постоянно было затянуто серой пеленой, и редко сквозь этот плотный барьер пробивался заблудившийся солнечный лучик, так что все овощи и злаки, взращенные на местных грядках, имели какой-то неистребимый гнилостный привкус. Огороды, поля и скотные дворы располагались в нескольких милях дальше, у южной границы Дол Гулдура, где не было такого отчаянного недостатка солнечного света, так что «крысюков» порой отправляли туда поправить здоровье, которое тут, рядом с Замком, быстро давало сбой. Пленников не истязали, не морили голодом и не заставляли работать на износ, и все же редко кто из «крысюков» протягивал здесь больше семи-восьми лет: люди слабели, хирели и чахли без видимых причин, у них выпадали зубы и волосы, покрывалась паршой и язвами кожа, искривлялись кости, истирались суставы, разрушался мозг — и через несколько лет сильный и молодой, пышущий здоровьем человек превращался в высохшего, дряхлого, истаявшего, полубезумного старика. Вся нездоровая, пропитанная болезнетворными миазмами среда Замка денно и нощно оказывала пагубное воздействие на все, что находилось в её пределах, отравляя воздух, почву и воду, и ни растения, ни животные, ни люди не могли сопротивляться этому неуклонному вырождению и разрушению, пожираемые невидимой порчей. А уж уродцы на скотных дворах: двуглавые ягнята, безглазые поросята и цыплята о четырех ногах, — здесь ни для кого не были диковиной. Лишь на орков и троллей, живущих в Дол Гулдуре десятками лет, этот своеобразный магический дух никакого зримого влияния не оказывал: сами будучи во многом творениями темного чародейства, они были невосприимчивы к его разрушительному воздействию.

Саруман размышлял об этом, сидя вечерами в кресле возле печурки, топящейся щепой и