испытывая глубокое отвращение. Это произошло, когда она начала рассказывать ему о людях из клана, думая, что они наконец смогут понять друг друга. Но похоже, то, что он узнал от нее, пришлось ему не по вкусу. Эйла внезапно спохватилась, решив, что слишком разболталась. Она торопливо подошла к очагу, увидела куропаток, которых Джондалар положил рядом с корзинкой с яйцами, и начала их ощипывать, чтобы занять себя чем-нибудь.

Джондалар понял, какие сомнения ее терзают. Он глубоко оскорбил ее, и она никогда больше не станет доверять ему, хотя недавно искорка надежды промелькнула в его душе. Ему стало невыносимо стыдно. Собрав шкуры, он отнес их обратно, туда, где находилась постель Эйлы, а затем взял шкуры, на которых спал до сих пор, и перетащил их на другое место, за очагом.

Эйла отложила куропаток в сторону – ей вовсе не хотелось их ощипывать – и быстренько улеглась в постель. Она побоялась, как бы Джондалар не заметил, что глаза у нее снова наполнились слезами.

Джондалар накрылся шкурами, постаравшись устроиться поудобнее. Она сказала – «воспоминания». Плоскоголовые обладают какой-то особой памятью. И они владеют языком жестов, который понятен каждому из них. Неужели такое возможно? Он вряд ли поверил бы в это, если бы не одно обстоятельство: Эйла никогда не лгала.

За прошедшие годы Эйла привыкла к покою и одиночеству. Хотя она и обрадовалась появлению Джондалара, ей пришлось затратить немало сил, чтобы приспособиться к его присутствию. Но этот день принес ей столько волнений и огорчений, что она вконец вымоталась и измучилась. Ей не хотелось думать о мужчине, который находился вместе с ней в пещере, о чувствах, которые он пробуждал в ее душе. Она жаждала лишь одного – покоя.

Но заснуть ей все не удавалось. Она так гордилась тем, что научилась говорить, она приложила столько сил и старания, что теперь ей показалось, будто ее надули. И почему он взялся учить ее своему родному языку? Он скоро уйдет отсюда, и она больше никогда его не увидит. Весной ей придется покинуть долину. Может быть, она найдет людей, живущих недалеко от этих мест, и другого мужчину.

Но ей вовсе не нужен другой мужчина. Ей нужен Джондалар, его глаза, его прикосновения. Она вспомнила, как воспринимала его поначалу. Он оказался первым из увиденных ею людей ее племени, и она отнеслась к нему как к представителю своих сородичей, не думая о нем как об отдельном человеке. Она не могла вспомнить, когда это изменилось, когда она поняла, что Джондалар неповторим. Она знала лишь одно: она привыкла ощущать рядом тепло его тела, слышать звук его дыхания. Но теперь место рядом с ней пустовало, и она ощущала такую же пустоту в душе.

Джондалар тоже никак не мог заснуть и все ворочался с боку на бок. Постель, которую он соорудил себе подальше от места, где спала Эйла, казалась очень холодной, а угрызения совести не давали ему покоя. Прошедший день показался ему самым тягостным в его жизни, и вдобавок ко всему прочему выяснилось, что он обучил ее не тому языку. Разве ей когда-нибудь придется говорить на языке зеландонии? От долины до тех мест, где живут его соплеменники, год пути, и то если передвигаться, нигде не задерживаясь надолго.

Он подумал о путешествии, которое совершил с братом. Какой бессмысленной оказалась эта затея! Когда они покинули родные края? Три года назад? Значит, к тому времени, когда он вернется домой, пройдет четыре года. Четыре года жизни, потраченных впустую. Брат его погиб. Джетамио умерла, а вместе с ней и сын духа Тонолана. Что же осталось?

Став взрослым, Джондалар научился держать себя в руках, но теперь из его глаз потекли слезы. Он оплакивал не только брата, но и собственную судьбу, сокрушаясь о понесенной утрате и об упущенной возможности жить в радости и счастье.

Глава 25

Джондалар открыл глаза. Ему приснилось, будто он дома, и сон был таким ярким, что казалось, будто все это и есть реальность, а пещера, в которой жила Эйла, – лишь плод его воображения. Остатки дремоты постепенно развеялись, но очертания стен в пещере показались ему непривычными. Окончательно проснувшись, он понял, что смотрит на все с другой стороны, ведь он провел ночь в углу за очагом.

Эйла куда-то ушла. Две ощипанные куропатки лежали у очага рядом с крытой корзиной, в которую она сложила перья. Эйла встала задолго до того, как Джондалар проснулся. Чашка со звериной мордочкой, образованной узором древесины, из которой обычно пил Джондалар, стояла рядом с плотно сплетенной корзинкой, в которой Эйла настояла для него чай, и тут же лежал свежезачищенный березовый прутик. Эйла заметила, что он использует такие прутики для того, чтобы очистить зубы от образовавшегося на них за ночь налета, предварительно растеребив зубами его кончик так, чтобы на нем появилось нечто вроде кисточки из волокон, и она стала каждое утро специально приносить ему тонкие веточки.

Джондалар встал и потянулся, чувствуя, как ноют мышцы после ночи, проведенной на непривычно жесткой постели. Ему и раньше доводилось спать на голой земле, но лежать на подстилке из соломы, от которой вкусно пахло, было куда приятнее. Эйла регулярно заменяла старую солому на свежую, чтобы избавиться от неприятных запахов.

Чай в плетеном чайнике оказался горячим, – видимо, она ушла совсем недавно. Он наполнил чашку и посидел немного, вдыхая свежий аромат чая. Каждый день поутру он затевал сам с собой игру, пытаясь угадать, какие травы использовала Эйла на этот раз. Она почти всегда добавляла мяту, зная, что Джондалар очень ее любит. Он отпил немного, и ему показалось, что он уловил привкус листьев малины и, пожалуй, люцерны. Прихватив с собой прутик и чашку, он вышел из пещеры.

Стоя на краю выступа лицом к долине, он принялся жевать кончик прутика. Он еще не успел проснуться до конца и двигался машинально, повинуясь привычке. Затем он почистил зубы, энергично орудуя прутиком, и, отхлебнув чая, сполоснул рот. Он привык делать это каждое утро, чтобы освежиться, а потом подумать, чем лучше заняться сегодня.

Лишь допив до конца чай, Джондалар окончательно проснулся, и от его хорошего настроения не осталось и следа. Этот день не похож на все остальные, и причиной тому его вчерашнее поведение. Он хотел было выбросить прутик, но внезапно задумался, перебирая его пальцами.

Заботясь о нем, Эйла вела себя так деликатно, что он очень быстро привык к этому. Ему не приходилось ни