— Не хочешь ли отдать себя?

— Не могу. Половина моей силы заблокирована страхом и ненавистью.

— Почему?

— Не помню.

— Как бы ты хотел это показать?

— Я хотел бы… Не могу сказать. Тебе станет противно.

— Признайся нам.

— Я бы хотел… Не расскажу. Ты станешь смеяться.

— Рискни.

— Я хотел бы, чтобы ты ненавидела меня и боялась, но не могла убежать. Чтоб была пленницей в путах, чтобы беспомощно ждала взмаха моей плетки, прикосновения раскаленного клейма. А когда ужас достигнет кульминации, в тебя входит не орудие пытки — вхожу я, нагой… ах! Тебя охватит… вос… торг. Тогда.

Земля и опора расплавились; окруженный визжащим желеобразным мясом, он пихал, кусал, хрюкал и стискивал, уподобясь плотоядному поросенку с пальцами. Позднее он, чувствуя себя опустошенным, вновь покоился на лоне доброты, нежно внедряясь в плавные расселины, покачиваясь и легонько скользя по глади, купаясь в мягкости. Он охватывал чью-то талию, пенис его ютился меж двух гладких холмиков, он был наполнен добрым нигде.

Он стоял по колено в холодном быстром ручейке, который с бульканьем катился по большим скругленным камням — черным, серым и пятнистым, желто-серым, как овес. Поднимая камни, он осторожно бросал их на берег, где, в ярде или двух выше по течению, Александр, лет десяти, очень загорелый, в красных трусах, строил из них плотину. Шею Ланарку напекло, ноги ломило от холода, спина и плечи болели — все указывало на то, что работа шла уже довольно долго. Он вытащил особенно большой и мокрый черный валун, швырнул его на вересковую подстилку, выбрался на берег и, тяжело дыша, растянулся рядом с камнем на спине. Он закрыт глаза, и картина глубокой голубизны сменилась теплым темно-красным цветом, проникавшим сквозь веки. Слышался плеск воды и стук камней. Александр сказал:

— Вода все равно просачивается.

— Заделай дыры мхом и галькой.

— Знаешь, я не верю в Бога, — произнес Александр.

Украдкой на него взглянув, Ланарк увидел, что он выдирает комья земли из берегового уступа.

— Разве? — спросил Ланарк.

— Бога нет. Мне сказал дедушка.

— Который? У всех есть по два.

— Тот, который воевал за Францию в первой войне. Дай мне побольше этого мха.

Не садясь, Ланарк набрал в обе ладони мох с влажной мшистой подушки поблизости, рванул и лениво кинул Александру. Тот сказал:

— Первая война была, наверное, самой интересной, даром что тогда не было Гитлера и атомной бомбы. По большей части она велась на одном и том же месте, и солдат было убито больше, чем во вторую войну.

— Войны интересны только тем, что показывают, какими мы бываем глупыми.

— Хоть сто раз это тверди, — добродушно отозвался Александр, — я все равно думаю по-своему. Ну ладно, дедушка вот говорит, что Бога нет. Его придумали люди.

— Люди придумали еще и автомобиль, и теперь автомобили существуют.

— Все это просто слова… Давай погуляем? Если хочешь, я покажу тебе Риму.

Ланарк вздохнул:

— Хорошо, Сэнди.

Пока Александр выбирался из ручья, Ланарк поднялся на ноги. Одежда их лежала на плоском камне, и, прежде чем ее надеть, пришлось стряхнуть маленьких красных муравьев. Александр сказал:

— Конечно, мое настоящее имя Александр.

— А как тебя называет Рима?

— Алексом, но настоящее мое имя Александр.

— Постараюсь запомнить.

— Хорошо.

Вдоль ручья они спустились до того места, где он исчезал во впадине среди вереска. Ланарк проследил его низвержение по красноватой скале в озерцо, в начале глубокой и узкой долины, густо заросшей кустарником и деревьями, в основном березами, рябиной и молодыми дубками. На траве у озерца лежала, полускрытая корнями упавшей рябины, парочка. Женщина, казалось, спала, и Ланарк сосредоточил внимание на мужчине, который читал газету.

— Это не Сладден, — сказал он.

— Нет, это Кирквуд. Со Сладденом мы сейчас не видимся.

— Отчего?

— Он стал чересчур послушным.

— А Кирквуд не такой?

— Пока нет.

— Сэнди, по-твоему, Рима будет рада меня увидеть?

Александр бросил неуверенный взгляд на долину, а потом указал в другую сторону:

— Поднимешься со мной на вот тот холм?

— Да. Хорошо.

Они повернулись и двинулись по склону холма к далекой зеленой вершине. На верхушке первого откоса Александр прилег отдохнуть, то же повторилось на середине второго. Вскоре он через каждые одну-две минуты стал устраивать себе двухминутный отдых. Ланарк раздраженно заметил:

— Тебе не требуется так часто отдыхать.

— Я сам знаю, сколько мне отдыхать.

— Солнце скоро закатится, Сэнди. Кроме того, мне скучно так часто присаживаться.

— А мне скучно все время идти.

— Хорошо, я буду подниматься медленно и размеренно, а ты, если хочешь, можешь меня догонять.

Ланарк встал.

— Ага! — громко захныкал Александр. — Хочешь быть всегда правым, да? Ни в какую не отступишься, да? Непременно должен все испортить, да?

Ланарк не вытерпел, приблизил свое лицо к лицу Александра и прошипел:

— Терпеть не можешь загородные прогулки, да?

— Разве я все время ревел и хныкал? Да если бы я не любил гулять за городом, стал бы я молчать?

— Вставай.

— Нет. Ты меня ударишь.

— Ничего подобного. Вставай.

Александр с беспокойным видом встал. Ланарк подошел к нему сзади, подхватил его под мышки и с большим усилием посадил себе на плечи. Слегка пошатываясь, он побрел через посадки крохотных елей. Через минуту Александр проговорил:

— Теперь можешь спустить меня на землю.

Ланарк продолжал брести вверх по склону.

— Я сказал, теперь можешь спустить меня на землю. Я пойду сам.

— Нет… пока не пройдем… эти деревья.

Вначале ноша показалась такой тяжелой, что Ланарк решился всего на десять шагов, потом одолел еще десять, еще и подумал радостно: «Так, по десять шагов, я мог бы нести его без конца». Но на дальнем краю посадки он спустил Александра на землю, тот поспешил вперед, а Ланарк устроился на вереске отдыхать. Немного погодя он отправился следом и догнал сына на гребне, где вереск и жесткая бурая трава уступали место торфяному ковру. За гребнем шло углубление, а дальше виднелась крутая коническая вершина. Александр спросил:

— Видишь ту белую штуковину на верхушке?