при процедуре, когда Вацлав получал инсулиновый шок. Позже в тот же день нас всех пригласили на ленч в дом доктора Бинсвангера, возглавлявшего санаторий „Бельвю“. Он был когда-то учеником Блойлера, а теперь, естественно, был рад увидеть своего бывшего учителя. Доктор Закель тоже присоединился к нам.

Именно тогда профессор Блойлер сказал мне: „Дорогая мадам Нижинская, много лет назад на мои плечи легла тяжелая задача сообщить вам, что в соответствии с уровнем медицины того времени ваш муж болен неизлечимо. Я счастлив, что сегодня могу дать вам надежду. Этот мой молодой коллега, — он взял за руку доктора Закеля, — открыл метод лечения, который я тщетно искал более сорока лет. Я горжусь им. И вами тоже, потому что вы не последовали моему совету развестись с мужем. Вы стояли рядом с ним все эти годы умственного затмения, помогали ему переносить эту ужасную болезнь, а теперь я верю, что вы будете вознаграждены. Когда-нибудь он снова станет собой“.

Я отвернулась, чтобы скрыть слезы».

Лечение прервали на два месяца, чтобы дать Вацлаву возможность отдохнуть, затем, когда доктор Закель уехал в Америку, лечение продолжали ежедневно в течение трех месяцев в государственной психиатрической лечебнице кантона Берн в Мюнсингене.

«По утрам Вацлав находился под присмотром врачей. Остальную часть дня за ним ухаживала я, следуя инструкциям доктора Закеля. Здесь Вацлаву предоставлялось гораздо больше свободы. Доктор Мюллер, последователь профессора Блойлера, верил в возможности перевоспитания и поощрял любые попытки вернуть его к нормальной жизни и возродить веру в себя. По совету доктора Мюллера мы все чаще и чаще выезжали в Берн. Улучшение шло медленно, но неуклонно. Мы даже решались брать Вацлава в общественные места — в рестораны, на концерты, в театр, где посмотрели выступление швейцарской характерной танцовщицы Труди Скуп».

Улучшение состояния Вацлава было настолько значительным, что доктор Мюллер позволил Ромоле отвезти его в отель, расположенный в горах, в надежде, что он постепенно сможет приспособиться к нормальной жизни. Преданность Ромолы была в какой-то мере вознаграждена, а ее смелое решение попробовать новое лечение оправдалось.

«Почти год мы прожили в маленьком отеле в Бернском Оберленде, высоко в горах. Снова Вацлав наблюдал за сменой времен года в Альпах, как когда-то в Сен-Морице. Эти два места были очень похожи друг на друга. Все шло даже лучше, чем мы предполагали, и мы стали серьезно обдумывать вопрос о том, чтобы обосноваться в Швейцарии».

В июне 1939 года Серж Лифарь, организовавший выставку в Музее декоративного искусства в Лувре, чтобы отметить десятую годовщину со дня смерти Дягилева, и планировавший дать гала-представление для сбора средств на лечение Вацлава, приехал навестить их.

Во время последней встречи Лифаря и Нижинского была сделана фотография на сцене Парижской оперы. Лифарь нашел, что Вацлав теперь в лучшей форме, стал более общительным и сговорчивым.

«Лицо его утратило свое безнадежно робкое и угнетенное выражение, и он с готовностью отвечал на вопросы и откликался на обращения. Он больше не грыз ногти — его нервозность находила иные способы выражения. Его руки никогда не находились в состоянии покоя, их движения походили на танец, настоящий танец, порой очень красивый, а движения рук вокруг головы напоминали пластику сиамских танцоров. Но его детская, лукавая улыбка, такая доверчивая и благожелательная, исчезла. Ее место занял хриплый смех, глубокий и судорожный, сотрясавший все тело и заставлявший его принимать резкие угловатые позы. В них также неосознанно отражалось некое подобие танца.

Когда мы вошли в комнату, Нижинский разговаривал сам с собой. Он всегда разговаривал сам с собой на своем языке, непонятном для окружающих. Это была невообразимая смесь из русских, французских и итальянских слов.

Я спросил его: „Вы помните Дягилева, Ваца?“ И Нижинский тотчас же ответил — он обладал чрезвычайно быстрой реакцией, намного превосходящей реакцию обычных людей. „Помню… да, да, он… замечательный… как он…“ — и внезапно его тело сотрялось от хриплого пугающего смеха».

В комнате установили перекладину, и Лифарь стал делать упражнения перед Вацлавом, который в ответ принялся кивать, притопывать ногой и считать. Когда Лифарь исполнил фрагмент из «Послеполуденного отдыха фавна», Вацлав отстранил его и кое-что исправил. Другим танцам он аплодировал. Но когда Лифарь попытался исполнить фрагмент из «Призрака розы», словно в ответ на его антраша, Нижинский без препарасьон или плие, смеясь, взмыл в воздух в высоком прыжке. Присутствовавший здесь фотограф запечатлел этот неожиданный подвиг, на который в глубине души надеялись.

В гала-концерте приняли участие бывшие танцоры Дягилева: Немчинова, Долин, Лифарь и Черкас, испанец Эскудеро, индиец Рам Гопал, оперные артисты Лорсиа, Дарсонваль, Шварц и Перетти. Фонд Нижинского приобрел 35 000 франков.

«Вацлав стал действовать и вести себя вполне нормально. Инсулиновый шок избавил его от галлюцинаций. Единственными признаками болезни оставались его чрезмерная робость и молчаливость. Ему очень не нравилось, когда его настойчиво пытались вовлечь в разговор; если кто-то этого упорно добивался, он начинал волноваться. Но так как еще в юности он был склонен к молчанию, доктора сочли, что не стоит по этому поводу беспокоиться.

Вполне естественно, что, пытаясь заново выстроить жизнь на руинах прошлого, мы обращали мало внимания на события внешнего мира. Однажды, когда мы сидели на террасе, греясь на солнце и восхищаясь величественными вершинами Альп, пришел слуга и принес газету. Он выглядел очень взволнованным и сказал, что немцы заключили договор с Россией. Это произошло, если не ошибаюсь, в августе 1939 года. Швейцарцев в деревне это, по всей видимости, обеспокоило. Приезжие стали поспешно возвращаться на родину, началась паника, казавшаяся смешной в окружении столь спокойного и величественного пейзажа.

Вацлав любил наблюдать за людьми. Юношей он обычно сиживал с Бакстом в „Кафе де ла Пэ“, глядя на прохожих. Теперь каждое утро мы ходили в маленький бар в нашем отеле. Там, потягивая свой апельсиновый сок, мы наблюдали за группами отдыхающих, возвращавшихся с прогулки или из бассейна перед ленчем. „Беромюнстер“, швейцарская радиостанция, передавала в полдень последние новости. Однажды болтовня прекратилась, и наступило полное молчание — сообщили, что Германия не приняла во внимание требование не оккупировать Данциг…

Внезапно, как гром среди ясного неба, заговорил Вацлав:

— Итак, они снова заявляют: „Deutschland, Deutschland, über alles“[406]. Это начало второго акта!»

Швейцарские отели вскоре опустели, но Ромола договорилась с хозяином их отеля о том, что они останутся на неограниченный срок. Вызвали санитара для Вацлава, но доктор Мюллер решил прислать опытную сиделку. Это оказалась неудачная идея.

«Вацлав не нуждался в физическом уходе, ему скорее нужен был в мое отсутствие компаньон, человек, который