весной, прежде чем отправиться в Париж. Эти периоды, продолжительностью по несколько месяцев, предоставят им время и возможность репетировать новые балеты.

В 1923 году Ромола сняла квартиру в Париже на авеню де ла Бурдоне, 50, неподалеку от Эйфелевой башни. В порядке эксперимента Вацлава отвезли в театр на балет и в ночной клуб посмотреть казацкие танцы, но признаки появившегося поначалу интереса вскоре угасли, и он снова впал в свое безмолвное летаргическое состояние. Когда Ромола уезжала, заботы по дому принимала на себя ее сестра Тэсса. Элеонора и Бронислава тоже сняли квартиру в Париже.

Дягилев приехал навестить Нижинского. Так он увидел его впервые с тех пор, как они в гневе расстались в Барселоне шесть лет назад. Его встретил пустой взгляд. «Ваца, ты ленишься. Поедем со мной. Ты нужен мне. Ты должен снова танцевать для Русского балета и для меня». Вацлав покачал головой: «Не могу, потому что я сумасшедший».

13 июля 1923 года «Свадебка» Стравинского, которую он начал писать, когда еще не успели просохнуть чернила на «Весне священной», была наконец-то поставлена в «Гайете-Лирик» в Париже. Балетмейстером, вместо Нижинского, как планировалось в прежние дни, стала его сестра.

Музыка, представлявшая собой экстраординарный замысел в 1916 году, когда Стравинский начинал писать ее, стала казаться еще более необычной, когда в 1918–1923 годах он сделал оркестровку, и с тех пор не создавалось ничего подобного. Подготовка к крестьянской свадьбе и ее проведение выражаются обрывками песни то банальной, то поэтичной, прерывающейся обращениями к святым, пьяными восклицаниями и традиционными репликами родителей и гостей, настолько традиционными для русской деревенской жизни, что они представляют собой своего рода обязательный ритуал. Очень странно, хотя и типично для нашего века, что Стравинский почувствовал необходимость в этой банальной тарабарщине в качестве фона для своей торжественной музыки; это напоминает то, как Скуитерс делает грандиозные композиции из коллажей автобусных билетов. Такими средствами характерное для XIX века сентиментальное отношение к идее брака было уничтожено одним ударом. Эта свадьба сродни смерти. Произнесенные и пропетые слова первоначально намечалось оркестровать столь же «тяжеловесно», как и «Весну священную», но после долгих размышлений и сомнений Стравинский превратил свое произведение в кантату для ударных, четырех фортепьяно и большого колокола, который звонит в конце. Декорации Гончаровой представляли собой пустые стены, в одной из них была дверь, через которую видна кровать с грудой подушек. Вся монохромная одежда крестьян, выдержанная в коричневых и белых тонах, подчеркивает схожесть двух семей и их друзей, которые Нижинская собрала в эпические группы и заставила двигаться, раскачиваясь, изгибаясь и топая, так что они напоминают собой поле, над которым проносится ветер. В результате получился еще один шедевр русского искусства наряду с «Петрушкой» и «Весной священной».

Этим летом Ромола в надежде на чудо решила совершить с Вацлавом паломничество в Лурд. «Мы провели там несколько дней, — пишет она. — Я ходила с Вацлавом в Грот. Я омыла его лоб в источнике и молилась. Я все время надеялась, но он не исцелился. Может, моя вера была недостаточно глубокой».

У Дягилева появился новый друг, молодой английский танцор, которому дали имя Антон Долин. В феврале 1924 года, приехав в Париж из Монте-Карло, они вместе навестили Нижинского. Квартира была на третьем или четвертом этаже в доме из серого гранита. Русский слуга открыл им дверь и проводил в гостиную, где сидели Нижинский, Ромола и две их дочери. «Почти ничего не было сказано, — пишет Долин, — но в лице этого человека было что-то гораздо более выразительное, чем целый том слов. Были те же глаза, что я видел на фотографиях, тот же прекрасный рот, чисто выбритая верхняя губа и почти полное отсутствие волос на голове, его белые руки никогда не лежали неподвижно». Долин, одновременно счастливый и опечаленный, сравнивал внешность Вацлава с рисунком Сарджента, изображающим его в «Павильоне Армиды», подаренным Джульет Дафф Ромоле и висевшим среди других портретов на стене. «Дягилев пытался заставить его заговорить, но тот не произнес ни слова — только сидел и улыбался. Я о чем-то спросил его, и он ответил: „Je ne sais pas“[390]. Я потом часто размышлял о том, что испытывал в тот момент Дягилев. Но какие бы чувства его ни обуревали, он успешно их скрывал. Во время чая Нижинский не ел и не пил. Казалось, он ничего не способен делать. Он выглядел таким же здоровым, как любой из нас, но его мозг почему-то отказывался работать. Он сидел на своем стуле, пытаясь что-то понять, и, думаю, многое понимал, но, казалось, его мозг устал». Через час посетители ушли. «Он пошел проводить нас до двери, попрощался по-русски, а когда Дягилев спросил, не прийти ли нам еще, он так тоскливо кивнул головой, словно говоря: „Я очень, очень устал“».

Бронислава Нижинская поставила в том году несколько новых балетов: «Le Tentation de la bergere»[391], балет в версальском стиле на музыку Монтеклера в декорациях Хуана Гриза; «Le Biches»[392] на специально заказанную музыку Пуленка, с декорациями Мари Лорансен, ставший шедевром фривольности, изображением 1920-х годов в миниатюре; «Les Facheux»[393], балет по Мольеру на музыку Жоржа Орика с декорациями Жоржа Брака; «La Nuit sur le Mont Chauve»[394] Мусоргского и «Le Train Bleu»[395], балет о спорте и флирте на побережье, на музыку Дариуса Мийо, старого приятеля Вацлава по французскому посольству в Рио. В оформлении принял участие скульптор Анри Лоран, а потрясающий занавес с бегущими великаншами написал Пикассо. Во время репетиций этого последнего балета, где Долин делал эффектные акробатические трюки в купальном костюме от Шанель, Ромола привела Вацлава в Театр дю Могадор. Они незаметно вошли, когда Бронислава репетировала с Долиным его па-де-де. Долин выполнял падения назад, прыжки, делал «колесо», но все это не нашло отклика у Нижинского, и в конце концов жена увела его.

Бенуа, работавший во время войны и революции хранителем Эрмитажа, недавно приехал из России, и Дягилев предложил ему оформить оперу Гуно «Le Medecin malgre lui»[396] для постановки в Монте-Карло, но Бенуа не одобрял некоторые детали постановки, а Дягилев, в свою очередь, счел работу Бенуа старомодной. Бакст умер в декабре 1924 года, оставив сына. Нувель и Корибут-Кубитович продолжали сотрудничать с Дягилевым, Светлов, женившийся на Трефиловой, жил в Париже.

Дягилев мог «создавать» балеты посредством других людей, но он также испытывал потребность «создавать» людей. Если он дарил свою дружбу и привязанность какому-то молодому танцору, его высокоразвитый педагогический инстинкт заставлял его давать