Какая-то мысль вдруг осенила Кочерова.

— Слушай-ка, Андрюха! — воскликнул он. — Вчистую, говоришь, увольняют?

— Так точно, вчистую!

— И к земле ты не способен?

— Куда же! Руки еле поднимаю.

— Гм! Вот какое дело-то! Грамотный?

— Обучен... Чуть было в писари не взяли.

— Важно! А ежели я тебе около себя дело найду?.. Я ведь и купец, и подрядчик, а? Что скажешь?

На щеках у казака вспыхнул румянец:

— Уж и сказать что не знаю, ваше степенство.

— Раскинь мозгами-то, раскинь, тебе говорят. Парень ты смышлёный, приспособишься, у сына первой рукой станешь, потому что оба вы выходите герои. Каково придумано-то, а? Стар я стар, а мозгами ворочаю. Что скажешь?

— А вот что скажу, — Зинченко встал с койки. — Коли возьмёте вы меня, ваше степенство, попорченного да никуда не годного, не буду я у вас даром хлеб есть, а будет от меня вам вовек благодарность!

С этими словами он в пояс поклонился Василию Ивановичу. Тот сконфузился.

— Что ты, милый, что ты! Я ведь не даром тебя беру, не мой, а свой трудовой хлеб есть будешь, да и не один, поди, а?

Старик лукаво подмигнул казаку. Тот зарумянился, как красная девушка.

— Куда уже нам! — обронил он.

— Знаю... Чего стал красен, как рак варёный? Чует кошка, чьё мясо съела... Да вот ещё что, только, чур, молчать... Ни гу-гу, стало быть...

Василий Иванович новел оживлённый разговор, а после него отправился по начальству Зинченко и возвратился к себе домой с необыкновенно важным видом.

Елена сразу заметила: отец что-то скрывает от неё.

— Папочка, да что вы такой? — приставала она.

— Какой такой, дочка?

— Да я у китайского богдыхана в курятнике таких индейских петухов видела, как вы пыжитесь.

— А ты, быстроглазая... над отцом смеяться! Вот погоди, скажу Николаю-то!

Девушка сразу стала серьёзнее:

— Знаете, пана, Николай письмо прислал...

— Что же он? Здоров ли?

— Слава Богу! Пишет, что мы, может быть, скоро увидимся. Их после смены полков в Порт-Артуре на зимние квартиры возвращают.

— Вот и распрекрасно! Честным пирком, значит, да и за свадебку... Давно пора! Рад, рад! А где же Уинг-Ти твоя?

Старик был в очень хорошем настроении. Увидев китаянку, он шлёпнул её ладонью по спине и сказал:

— У, косоглазая! Глаза чесались?

— Чесались? — девушка не поняла вопроса.

— Который глаз?

— Левый!

— Ага! К радости, значит! — и, лукаво подмигнув дочери, старик прибавил: — Ежели правый глаз чешется — плакать, значит! Примета у нас такая.

Уинг-Ти ничего не поняла. Лена смутно о чём-то догадывалась.

Всё объяснилось на другой день.

Кочеровы собирались в путь, предполагая уехать с последним вечерним поездом, чтобы прибыть в Тонг-Ку к отходу порт-артурского парохода: До отъезда оставалось ещё несколько часов. Василий Иванович куда-то ушёл и возвратился затем с самым таинственным видом. Он отвёл дочь в сторону и о чём-то долго шептался с ней. Лена, довольная, весёлая, убежала сейчас же к своей подруге, схватила её за руки и потащила в комнату отца.

Уинг-Ти даже на корточки присела, когда увидела перед собой не кого иного, как Зинченко, стоявшего перед ней со смущённой улыбкой.

— Здравствуйте вам! — казак протянул маленькой китаянке свою лапищу.

Та не знала, что и делать. От смущения, охватившего всё её существо, бедная девочка то краснела, то бледнела.

— Чего там здравствуйте! — вмешался старик. — Поцелуй, косоглазая, жениха-то! Я уже тебя просватал за него. Будь ты крещёная, образом благословил бы, а вот подождать малость приходится...

Уинг-Ти, потрясённая, дрожала всем телом.

Что это? Сон или явь? Про какого её жениха говорит этот добрый старик? Неужели этот большой казак стал её женихом?

В своём волнении китаяночка даже и не замечала перемены, происшедшей с Зинченко...

А тот стоял перед ней, сам смущённый и взволнованный до последней степени.

— Эй, Андрюха, где шустёр да храбёр, — подсмеивался Василий Иванович, — а тут как пень стоит... Китайцев не боялся, а перед маленькой китаяночкой душа в пятки ушла... Ну же, да ну же, милый!

Он слегка подтолкнул Уинг-Ти к Зинченко. Ещё миг, и она очутилась бы в объятиях славного детины. Откуда у него силы взялись. Словно не бывало у него в спине двух предательских пуль. Как пёрышко, поднял он в уровень со своим лицом девушку и осыпал щёки, губы, лоб её бесчисленными поцелуями.

Та безропотно отдавалась им: и хорошо, и сладко было у неё на душе.

«Вот он заменит мне и отца, и братьев!» — подумала она.

— Ну, довольно! — остановил молодца Василий Иванович. — На будущее немного оставь... Лучше вот что! Помолимся-ка за начало нового дела...

И, обратившись на восток, старик истово принялся креститься, прося в душе, кроткой и незлобивой, счастья двум молодым хорошим людям, которых чуть было не развела злодейка-судьба.

Вместе с добрым стариком молилась и Дарья Петровна, всхлипывавшая при начале этой сцены и разрыдавшаяся в конце её, и Лена, счастливая за подругу; раскольник Зинченко и даже язычница Уинг-Ти тоже крестились, следуя доброму примеру.

Вечером все они выехали из Тянь-Цзиня.

Благодаря хлопотам Василия Ивановича Зинченко все формальности удалось закончить очень скоро, и он получил возможность отправиться не обычным путём, каким доставлялись на родину нижние чины, а с большим комфортом.

Добрые простые русские люди с первого же момента совместного путешествия не стали чиниться с этим взрослым ребёнком, бесстрашным удальцом во встречах с врагами Отечества и именно бессильным ребёнком при столкновениях с жизнью. Они помнили, чем ему обязана Лена, и Андрей Зинченко стал им близок, как родной. Да и сами-то Кочеровы по своему происхождению были не особенно далеки от казака, и это лишь способствовало их быстрому сближению.

Ещё на пути к Тонг-Ку Василий Иванович принялся посвящать Зинченко во все премудрости своих дел, и скоро смышлёный парень был в курсе их.

Уинг-Ти всё время скромно держалась в стороне. Восточная женщина сказывалась в ней, и она никак не могла привыкнуть к обращению с мужчинами запросто. Впрочем, зга застенчивость делала молодую китаяночку ещё более привлекательной.

Кончен сухопутный переезд; гигант-пароход понёс так неожиданно увеличившееся семейство по морским волнам.

Вот и Порт-Артур, этот чудный уголок — «окно» уже не в Европу, а в таинственную Азию, место, где твёрдо, на счастье народам Востока стала великая Россия.