Некоторые лица из окружения Вильгельма никак не могли смириться с необходимостью сдать личное оружие. Особенно шумно протестовал Плессен: он носил свою шпагу непрерывно с 1864 года — это был личный подарок кайзера Вильгельма I. На голландского генерала стенания старого вояки не произвели ни малейшего впечатления. Однако Розен замолвил за него слово в Гааге, и шпагу вернули владельцу. Между тем на милость голландских властей сдался и Вилли Маленький. Предварительно он запросил разрешения прибыть в Берлин со своими войсками, однако новый канцлер Эберт наложил вето. Кронпринцу было предложено отправиться в Эльс, причем одному, без солдат. Младший Вильгельм предпочел эмиграцию. Он прибыл в Голландию двумя днями позже отца.

12 ноября Розен вновь прибыл в Амеронген — ознакомиться с условиями жизни и быта бывшего канцлера. Он привез с собой книги. Вильгельм начал сочинять мемуары (и занимал себя этим все двадцать три оставшихся года жизни). Их разговор прервали Гонтард и Ильземан, ворвавшиеся в комнату с криком: «Ваше Величество, Ваша жизнь в опасности!» Оказалось, что прибыли два немца с информацией о существующем против Вильгельма заговоре. Подобных сообщений было немало, но ни одной серьезной попытки покушения зарегистрировано не было.

Вот так началась жизнь в изгнании. Вильгельм, очевидно, очень тосковал по шуму и блеску двора. По утрам он вставал в 7.00, надевал гражданское платье (обычно синий саржевый костюм), на голову — кепку с пером и отправлялся бродить по парку. Порой останавливался поговорить с садовником. 8.45 — молебен в галерее замка, во время которого Вильгельм читал псалмы, а дочь хозяина играла на домашнем органе. До обеда он сидел в кабинете, читая прибывшую корреспонденцию. Многие из писем были оскорбительного содержания, но с годами он научился на них не реагировать. Он выучил голландский язык, на удивление быстро. 16.45 — чай, за которым он с удовольствием поглощал булочки и прочую сдобу, приготовленную дворецким Бентинка — шотландцем (сын Сигурда фон Ильземана, Вильгельм, в разговоре с автором этих строк также высоко оценил качество этой выпечки). Ровно в 20.00 подавался ужин.

После обеда любимым занятием бывшего кайзера было прореживание парка. За время пребывания в Амеронгене он успел срубить ни много ни мало 14 тысяч деревьев, да не просто срубить, а расколоть их на дрова. Большую часть продукта своего труда он раздавал на топливо местной бедноте. Отдельные, особо аккуратно расколотые полешки он снабжал своим автографом и дарил избранным гостям — это было некоей заменой раздачи Железных крестов. Особо почетные гости одаривались бюстами и фотографиями Вильгельма II — он вывез их из Германии в огромном количестве. Другим гостям бывший кайзер присваивал титул гофрата — придворного советника. Когда шел дождь, Вильгельм в летнем павильоне занимался разбором минувших сражений по картам.

Страсть к лесоповалу возникла у него во время войны — процесс снимал напряжение и позволял упражнять мускулы. Подобная же привычка была у британского премьера Гладстона, и его политический противник, лорд Рандольф Черчилль, язвил по этому поводу: «Лес жалобно стонет — когда же господин Гладстон достаточно пропотеет?» Странную тягу к уничтожению живой природы у Гладстона не одобрял и Бисмарк: в каждом своем послании к британскому премьеру он непременно напоминал, как он, Бисмарк, любит сажать деревья. Может быть, для Вильгельма это был способ лишний раз доставить неприятное «железному канцлеру»? Говорили, что листья деревьев в Хавардене — поместье Гладстона — сжимались от ужаса при приближении хозяина; в таком случае можно сказать, что в Доорне они пребывали в этом состоянии все время. Только за одну неделю декабря 1926 года Вильгельм, по его собственным подсчетам, уничтожил 2590 деревьев!

Во время своего пребывания в Голландии Вильгельм отказался от охоты, от стрелкового спорта и от верховой езды. Во-первых, ему было не до развлечений, по крайней мере первое время, а во-вторых, он, видимо, сознательно решил провести черту, разделяющую прошлое и настоящее. В Амеронгене у него развилась маниакальная страсть кормить уток, обитавших во рву, который окружал замок.

О финансовом положении бывшего кайзера разные источники приводят противоречивые данные. У Вильгельма были вклады в голландских банках на общую сумму в 650 тысяч марок, но инфляция их быстро съела. Прусское правительство время от времени переводило ему кое-какие суммы с его счетов в Германии, но официально счета кайзера были заморожены. Лишь после мирового соглашения, достигнутого в 1925 году, он получил возможность беспрепятственно распоряжаться своим достоянием. При первом удобном случае Вильгельм отправил канцлеру Эберту послание с просьбой предоставить ему и его семье свободу операций по своим вкладам. Ответа не последовало.

Приступы ярости не проходили. Главной мишенью оставался принц Макс Баденский. Теперь Вильгельм обвинял кузена в том, что он укрылся в урочищах Шварцвальда, чтобы избежать ответа за свои преступления. Через несколько дней после приезда в Амеронген внешний вид изгнанника, по свидетельству очевидца, «слегка улучшился». Лицо вновь округлилось. Вероятно, состояние аффекта прошло, наступило некоторое успокоение в мыслях. 28 ноября к нему прибыла делегация во главе с графом Эрнстом цу Ранцау — все как один в навевавших тоску темных пальто и костюмах. Они привезли с собой на подпись официальные документы — составленное по всей форме заявление об отречении от престола и приказ по армии, освобождающий солдат и офицеров от данной ими ранее присяги. Вильгельм подписал оба документа на письменном столе в своем кабинете, продемонстрировав одновременно «силу духа и чувство отрешенности от мирской суеты». Вильгельм проинформировал Бентинка о событии, имевшем место под крышей его дома. 3 декабря от Эберта пришло уведомление, что подписанные документы получены.

День, когда произошел этот формальный и окончательный акт разрыва с императорским прошлым, был отмечен и более приятным событием: прибыли Дона, «тетя Ке» и такса Топси. Бентинк ждал их на станции и доставил в замок. Вильгельм встретил их на мосту через ров, вытянувшись по стойке «смирно» и откозыряв как заправский фельдфебель. Дона обняла его. Супружеская чета получила в свое распоряжение покои из четырех комнат. В одной из них стоял рояль. Дона пережила сильное потрясение, когда революционеры ворвались в здание Нового Дворца в Постдаме. Она была уже безнадежно больна и почти не вставала с постели. Вильгельм все никак не мог смириться с произошедшим, обвиняя всех и каждого — кроме себя. Больше других доставалось троице — Людендорфу, Бетман-Гольвегу и Тирпицу. «Его постоянно оттирали от дел, никто его не слушал» — так передают очевидцы смысл его высказываний.

Неожиданно горькие слова по адресу Вильгельма Ильземан услышал от человека, которого уж никак нельзя было заподозрить в отсутствии к нему лояльности, — от Плессена. В свой дневник генерал записал: у кайзера холодное сердце, у него, кроме супруги, вообще нет ни одного близкого человека, он равнодушен даже к собственным детям; ему незнакомо чувство благодарности, он всегда актерствовал, никогда не вкладывал ни во что душу, никогда не умел работать по-настоящему…

А Вильгельм в бесконечных застольных монологах продолжал извергать инвективы по адресу немецкого народа, который так легко отринул его после тридцати лет обожания, а также по адресу различных деятелей мира международной политики. Особенно доставалось Вильсону: именно он нанес Германии решающий удар, он больший автократ, чем был русский царь. «Его надо называть кайзером Вильсоном», — заявил он однажды.