вошедшим в одно коалиционное правительство? Только то, что некогда и Потресов с Лениным сидели за одним партийным столом, объединяло этих общественных антиподов. Ясное расчленение противоестественных политических соединений и способствовало бы выявлению того подлинного «коллективного ума», который, по слову культурнейшего апостола анархизма Кропоткина, необходим в революции, – когда-то в своей «Анархии» он писал: «Вся история нам говорит, что никогда еще люди, выброшенные революционной волной в правительство, не были на высоте положения». При настроениях мартовских дней, сказавшихся даже на эволюции большевистской «Правды», существование договорившегося социалистического блока привлекало бы к себе людей, и это не дало бы возможности родиться противоестественному явлению, когда пария соц.-рев., по злому современному замечанию Потресова, разбухла в первые месяцы революции до размеров грандиозного538. Соглашение с демократическими элементами партии к. д. могло бы дать прочную основу для тактического блока и с цензовыми элементами, или, по другой терминологии, с буржуазией, без активного участия которой в революционном процессе при неизбежном экономическом кризисе в стране, которая переживала политический и социальный катаклизм во время войны, социалисты могли дать, как выразился позже в заседании Московского совета меньшевик Исув, «лишь уравнительный голод». Вопреки здоровому политическому расчету жизнь пошла не по этому пути и превратила в дни существования первого революционного правительства одну партию народной свободы в партию как бы «правительственную».

2. Правительственная партия

Съездом «правительственной партии» и назвали некоторые газеты (напр. «Бирж. Вед.») собравшийся в канун марта в Петербурге съезд партии народной свободы. По существу это было не совсем так уже потому, что, по признанию Набокова, самым влиятельным лицом в Правительстве был Керенский, которого поддерживало большинство министров. Наблюдавший Правительство в «контактных» заседаниях Суханов говорит, что «левая семерка» – в составе обоих Львовых, Керенского, Некрасова, Терещенко, Коновалова и Годнева539 – почти всегда была в «оппозиции» к Милюкову, которого демократический «День» называл позже «злым гением» революции. Следовательно, трудно назвать первый период революции «милюковским», как это часто делается в литературе, и видеть в лидере к. д. «фактического главу» Врем. правительства первого состава. Поскольку с первым периодом связан пафос революции, он ярче выражался в личности Керенского540. Но вовне Временное правительство представлялось правительством «цензовым». Так как правая общественность исчезла с поверхности общественной жизни, то партия к. д. тем самым становилась выразительницей буржуазных настроений, противопоставляемых советской демократии. Это была одна из аномалий на заре обновленной жизни страны, исказившая демократический облик заслуженной партии русской интеллигенции. В «страшной и красивой грозе, в которой пришел новый строй» (слова Милюкова на съезде), «надклассовая» партия с компромиссными традициями прогрессивного блока не могла уже выполнять функции «арбитра» – этого тогда не хотел понять общепризнанный глава партии541.

Партия к.-д. была противопоставлена демократии, хотя первый ее съезд после революционного переворота пытался перебросить мост к советским элементам. Он осторожно подошел к вопросу о двоевластии. «Велика заслуга петроградского Совета Р. и С. Д. в революционные дни, – говорил докладчик по тактическим вопросам Винавер, – но, к сожалению, он вышел за пределы своих функций. Создалась опасность многовластия, опасность чрезвычайно грозная». Совет не должен издавать распоряжений, имеющих характер правительственных актов. Но член Правительства Некрасов тут же опасения Винавера сводил на нет, говоря о «так называемом двоевластии» и представляя это «двоевластие» естественным выводом «революционной психологии», – не для того же свергнут один самодержец, чтобы создать таких 12542. Советам на съезде было произнесено много комплиментов. Так, сам Милюков признавал, что, «если бы не было товарищей слева, никакие наши предвидения не помогли бы свергнуть самодержавие». Поэтому резолюция съезда лишь иносказательно и туманно намекала на двоевластие. Она говорила: «Приостановление нормальной функции народного представительства не требует организации на иных началах общественного мнения, осведомляющего Правительство и выражающего отношение общества к мероприятиям и общему направлению деятельности Врем. правительства. Однако организации, существующие и могущие для этой цели возникнуть, должны оставаться в пределах указанных целей и не претендовать на функции власти исполнительной, вводя население в соблазн многовластия, вредного как для внешней обороны, так и для укрепления нового строя…»543

Комплименты «истинным представителям революции» были, конечно, в значительной степени тактическими приемами, так как съезд переходил на республиканские рельсы544. Решение это было принято Цент. Ком. партии уже 11 марта, – съезд должен был провозгласить ту самую «демократическую парламентскую республику», к которой так отрицательно относился Милюков. Дух времени требовал такого решения. «Бурю рукоплесканий» вызывали на обывательских митингах слова: «Пусть партия к. д. похоронит § 19 своей программы в той же могиле, где похоронено самодержавие». И партия спешила с этими похоронами. Если старый Петрункевич, не присутствовавший на съезде и присоединивший заочно свой голос за демократическую республику, писал: «монархия морально покончила самоубийством и не нам оживлять ее», то официальный докладчик на съезде Кокошкин обосновал новое положение аргументами другого свойства и несколько странными для государствоведа: население не нуждается больше в монархическом символе – «во время войны оказалось, что нельзя быть за царя и отечество, так как монархия стала против отечества545. Кн. Евг. Трубецкой говорил о «единой национальной воле», диктующей новую форму правления. Резолюция о республике была принята единогласно – к ней не только присоединился Милюков, но и «глубоко» радовался государственно мудрому решению о форме правления, становясь в резкое противоречие с пророческой «проникновенной речью» на Миллионной 3 марта, обрекавшей Россию без монархии «на гибель и разложение». Так быстро шло приспособление к окружающей политической атмосфере. Можно признать, что в нормальных политических условиях форма правления сама по себе еще не служит мерилом демократизма и в партийных программах подчас является вопросом не столько принципиальным, сколько тактическим. Съезд к.-д. стоял перед неизбежным распадом партии, если бы принял монархическую ориентацию… Мы имели уже случай убедиться, что настроения в партии далеко не соответствовали позиции, которую пытался занять Милюков в первые дни революции546. Еще раз эти настроения подчеркнул Кизеветтер, приветствуя 9 апреля приехавшего в Москву после съезда Милюкова. Он отмечал значительную роль, сыгранную лидером партии в перевороте, но роль именно революционную, которая определялась думской речью 1 ноября 1916 года о германофильской партии Царицы. И… тем не менее единогласие в признании республики выражением «единой национальной воли» останавливает на себе внимание. Конечно, требовалось известное гражданское мужество для того, чтобы пойти против течения и открыто заявить в революционное