Вчера вечером Сэмюэл присутствовал на вечеринке в честь публикации. Это было одним из условий договора, который он заключил с Перивинклом.

– Не казните себя, – сказал Перивинкл, когда фотографы отсняли необходимые кадры. – Вы приняли самое мудрое решение.

– Надеюсь, судья теперь успокоится?

– Я уже об этом позаботился.

Оказывается, в тот самый день, когда судья Браун выяснил, что Фэй Андресен-Андерсон сбежала в Норвегию (а это значило, что нужно начинать процесс экстрадиции, на который могли уйти годы), ему позвонили из предвыборного штаба Пэкера и предложили стать главным советником по вопросам борьбы с преступностью. Единственное условие – отказаться от дела. Ну и поскольку процесс против Фэй грозил затянуться, а от такой должности, как главный советник по вопросам борьбы с преступностью у кандидата, который открыто носит с собой пистолет, не отказываются, судья согласился на все условия. Тихонечко задвинул дело в долгий ящик с помощью какой-то черной бюрократической дыры в законе и официально ушел на покой. В новой же своей должности первым делом предложил существенно ограничить Первую поправку применительно к протестующим левым, и губернатор Пэкер с энтузиазмом поддержал это предложение, поскольку рассчитывал таким образом заручиться поддержкой консерваторов, которых история с “Захвати Уолл-стрит” достала донельзя.

Сэмюэл слышит их каждый божий день, этих протестующих на Уолл-стрит. Он просыпается, пьет кофе и почти до самого вечера пишет, сидя в большом кожаном кресле у окна, которое смотрит на Зукотти-парк, где обосновались демонстранты. Они явно намерены провести там всю зиму. Бетани предложила ему выбрать комнату, и он выбрал эту, окнами на запад: отсюда видно протестующих, а вечерами – закат. Сэмюэл полюбил стук барабанов, особенно сейчас, когда барабанщики согласились стучать только днем. Ему нравятся эти ритмы, их неутомимая динамичность, то, что они могут барабанить часами без перерыва. Он равняется на них в дисциплине, ведь теперь у него новый проект, новая книга. Он рассказал о ней Перивинклу, когда разделался с обязательствами по контракту.

– Я пишу мамину биографию, – сказал Сэмюэл. – Но на этот раз только правду. О том, что было на самом деле.

– О чем же именно, позвольте полюбопытствовать? – спрашивает Перивинкл.

– Да обо всем. Я обо всем напишу. Расскажу про всю ее жизнь. С детства и до сего дня.

– То есть получится книга страниц на шестьсот, которую прочитают от силы человек десять? Что ж, поздравляю.

– Я не для того пишу.

– Ах да, конечно, вы же это ради искусства. Вы теперь один из этих.

– Ну, типа того.

– Только вот имена придется изменить. И кое-какие факты, по которым можно установить, о ком и о чем конкретно идет речь. Не хотелось бы снова подавать на вас в суд.

– И за что же, за клевету или за диффамацию? Забыл, чем они отличаются.

– И за клевету, и за диффамацию, и за очернение, и за вмешательство в частную жизнь, и за оскорбление, и за ущерб репутации, и за упущенную выгоду, и за моральный ущерб, и за нарушение пункта договора, согласно которому вы не имеете права конкурировать с издательством. Плюс возмещение убытков и гонорар адвокату.

– А я скажу, что все выдумал, – ответил Сэмюэл. – Изменю имена. И обязательно придумаю вам какое-нибудь дурацкое имя.

– Как мама? – спросил Перивинкл.

– Понятия не имею. Мерзнет, наверное.

– Она что, до сих пор в Норвегии?

– Да.

– В краю оленей и полярного сияния?

– Да.

– Я как-то раз видел полярное сияние. На севере Альберты. Купил тур под названием “Посмотри на полярное сияние!”. Надеялся, что увижу его и дух захватит. Так и оказалось. Увидел – и дух захватило. Я ужасно расстроился, потому что полярное сияние оказалось в точности таким, как я и ожидал. То есть за что заплатил, то и получил. Пусть это послужит вам уроком.

– Каким еще уроком?

– Я про ту грандиозную книгу, которую вы задумали. И про то, чего вы от нее ждете. Пусть полярное сияние послужит вам уроком. Разумеется, это метафора.

Сэмюэл и сам не знает, чего ждет от книги. Сначала он думал, что, если соберет достаточно информации, сможет вычленить причину, по которой мать оставила семью. Но как же это поймешь? Любое объяснение представлялось ему слишком простым, слишком тривиальным. Поэтому вместо того, чтобы искать ответы, он принялся писать ее историю, решив, что, если ему удастся взглянуть на мир ее глазами, быть может, он получит нечто большее, нежели ответы: поймет ее, прочувствует, простит. Он написал о ее детстве в Айове, о том, как она поехала учиться в Чикаго, о протестах 1968 года, о последнем месяце, который она провела в семье, прежде чем уйти, и чем больше писал, тем пространнее становилась история. Сэмюэл написал про мать, отца, деда, Бишопа, Бетани, директора школы, Элис, судью и Павнера – он пытался их понять, осмыслить то, чего прежде не замечал, поскольку был слишком занят собой. Даже о Лоре Потсдам, мерзавке Лоре Потсдам – даже к ней Сэмюэл постарался отыскать в душе хоть немного сочувствия.

Лора же Потсдам вовсю наслаждается жизнью: еще бы, этого придурочного препода английского языка и литературы уволили, вместо него взяли какого-то бедолагу-аспиранта, о том, что она списала сочинение по “Гамлету”, все давным-давно забыли, в общем, все круто, все оказалось так, как ей с детства твердила мама: она особенная и непременно получит все, что пожелает, и если ей чего-то хочется, нужно добиваться этого всеми правдами и неправдами, и вот прямо сейчас она хочет пропустить несколько коктейлей с “Егермейстером”, чтобы отпраздновать торжество справедливости, – препода уволили, ее будущее спасено. Лора видит в этом намек на грядущие успехи: перед ней открыты все дороги, и она сметет каждого, кто посмеет встать на ее пути. История с преподом была ее первым испытанием, и она его выдержала. С честью. Учитывая, что созданная по Лориной инициативе организация СПРОС получила серьезную поддержку, ее деятельность хвалили в вечерних новостях и на собраниях попечительского совета, друзья в один голос советуют ей в следующем семестре баллотироваться в студенческий профсоюз, она сперва отмахивалась – мол, да ни за что на свете, пока в университет в рамках предвыборной кампании не приехал губернатор Пэкер и не пожелал лично сфотографироваться с Лорой, потому что на него произвело огромное впечатление упорство, с которым она отстаивала интересы трудолюбивых налогоплательщиков штата Иллинойс, губернатор даже сказал: “Необходимо приложить все усилия, чтобы защитить наших студентов и наши кошельки от бесполезных либеральных преподавателей наук, утративших актуальность”. На пресс-конференции кто-то из журналистов спрашивает губернатора Пэкера, что он думает о находчивости и отваге Лоры, и известный политик отвечает: “Думаю, когда-нибудь она будет баллотироваться в президенты”.

И Лора меняет специализацию. Никакого больше маркетинга и деловых коммуникаций. Она немедленно выбирает другие профилирующие предметы, которые, решает Лора, гораздо больше пригодятся будущей кандидатке в президенты: политология и актерское мастерство.